ИГ/РА - Диана Килина

Я поднял голову. Он отвернулся, и с прищуром смотрел куда–то вглубь коридора, намеренно не глядя мне в глаза. Обычно он так делал в двух случаях: когда злился или, когда думал. Судя по жевалкам, которые ходили на плотно сжатой челюсти – вариант первый.

Так ничего и не ответив, я снова запрокинул голову и закрыл глаза, проваливаясь в дрёму.

Три дня спустя

– Оль? – я смотрел, как она ест с застывшим взглядом, не произнося ни звука, и невольно ощутил холодок на затылке, – Тебе больно?

Она ничего не ответила. Даже не повернулась в мою сторону. Просто открывала и закрывала рот, когда я подносил ложку с овсяной кашей к её лицу. Зрелище, на хрен, жуткое.

– О–О–Оля? Сладкая? Ты меня слышишь?

Опять тишина.

Я как–то передёрнулся и поднялся с кровати, держа опустевшую тарелку в руках. Потерев лоб почти отмывшейся от зелёнки ладонью, я решил, что мне срочно нужна помощь.

Неделю спустя

– Молчит? – спросил Тимур.

– Молчит, – я ответил, включая кофеварку.

– Спящая красавица прям, – он фыркнул, – Может, поцеловать надо?

– Отъебись, – огрызнулся я.

– Ест хотя бы? – Тим вытащил свой ножик и снова начал ковыряться им в ногтях.

– Ест. Пьёт. Таблетки глотает, – я пожал плечами, – Я ей вчера вторичный шов накладывал, так она даже не пикнула. Просто смотрит в потолок, не моргая. Такое ощущение, что даже не дышит.

Тимур передёрнулся и отложил нож. Потом поднял глаза на меня и осторожно спросил:

– Ты не думал о том, что она может быть невменяемой? Мало ли, что с ней Ратный делал…

Он замолчал, но взгляда не отвёл. Так и смотрели мы, уставившись друг на друга, пока кофеварка не пискнула.

Молча я поднялся, и налил две порции кофе. Развернувшись к столу, я застыл, потому что в кухонной арке появилась Ольга. В длинном махровом халате, который мне пришлось приобрести после больницы, потому что её сумку с вещами мы так и не нашли. Ума не приложу, как она надела его самостоятельно с простреленным плечом, не издав ни звука. Я хочу сказать, что знаю боль от этого ранения. Рукой невозможно шевелить нормально ещё долгое–долгое время. Даже пальцы не слушаются.

Она подошла ко мне и взяла у меня одну кружку здоровой рукой. Тимур следил за каждым её медленным движением, и я увидел, что его ладонь накрыла нож. Я знаю, что это больше механическое действие–привычка, чем реальная угроза. Но обстановка в кухне резко стала жутковатой.

– Я не достану, – сиплым голосом прояснила Оля, отпивая глоток моего кофе.

Она отошла к окну и уставилась в него, не моргая.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, не в силах оторвать от неё взгляда.

Призрак, ей–Богу.

Она ничего не ответила. Так и молчала, медленно отпивая кофе, глядя застывшими глазами в окно на задний двор. Мы с Тимуром переглянулись. Тот пожал плечами и кивнул на мою кружку. Я подошёл к нему и отдал кофе, а потом вернулся в исходное положение в углу кухонного гарнитура, чтобы лучше видеть мою гостью. И вот когда я почти привык к её неподвижному лику, она тихо заговорила.

– Больше всего, он любил крики. Крики мужчин и женщин. Девочек. Детей, – она говорила монотонно, без всяких эмоций и выражения. Просто констатация факта, – Один раз ему привезли женщину с четырёхмесячным мальчиком, мне тогда было лет восемнадцать. Её муж что–то сделал и смылся, и Ратмир считал, что она знает, где её благоверный. Ты, когда–нибудь слышал, как кричат младенцы от боли? Ну, от колик, или, когда уши болят, – она сделала короткую паузу, отпивая кофе, – Я тоже слышала. Это дикий визг, пронзительный, пробирающий до костей. До костного мозга. Насквозь. Ты готов сделать всё, что угодно, лишь бы это прекратилось. Личико ребёнка покраснело до пунцового цвета; по нему градом лились слёзы; он истошно орал; а Ратмир отрезал ему тупым перочинным ножом по одному пальцу на руках. Крошечному такому пальчику, как у куколки; на крошечных розовых ручках.

В кухне повисла гробовая тишина. Я перестал дышать. Тимур сглотнул, этот звук показался слишком громким в застывшем воздухе. Она же сухо продолжила:

– Женщина тоже орала. Держали её вчетвером, потому что иначе было никак. Она билась, как бешеная; орала до тех пор, пока не захлебнулась собственным криком и не обмякла в руках у охранников. Наверное, у неё просто разорвалось сердце от боли за своего ребёнка. Ведь говорят же, что мать всё чувствует, – снова короткая пауза, – Она действительно не знала, где прячется её муж. Ратмир недовольно нахмурился тогда, обхватил головку младенца руками и одним движением свернул ему шею.

Я судорожно прикрыл рот кулаком, давя в себе подступающую к горлу желчь.

– Тишина, которая наступила в тот момент, – монотонно говорила Ольга, – Настолько оглушила меня, что я завизжала. Я рвала на себе волосы, отгрызала себе ногти, орала так, что мой собственный визг стоял у меня в ушах ещё трое суток после этого. Меня разрывало на части, потому что пока младенец кричал, он был ещё живой, и я надеялась… – она коротко запнулась, моргнула и снова заговорила полушёпотом, – Просто надеялась, что Ратмир сжалится. Но когда детские вопли прекратились, я поняла, что он не пожалеет никого, не остановится ни перед чем. Что Ратмир получает какое–то животное удовольствие, слушая это. Он рассмеялся, отвесил мне пощёчину окровавленной ладонью, и я замолчала. И тогда он сказал…

Она резко вздрогнула всем телом, как будто через неё пропустили разряд тока. Потом прикрыла глаза, зажмурилась точнее, и сжала губы. Так стояла она примерно минуту, а потом допила кофе, поставила кружку в мойку и пошла из кухни.

– Ольга, – неожиданно подал голос Тимур.

Так неожиданно, что я дёрнулся к нему и уставился на его руку, сжимающую лезвие его ножа и пятна крови, расползающиеся по столешнице кухонного острова.

– Что он сказал?

Она остановилась в арке. Потом медленно повернула голову и посмотрела на него таким взглядом, что меня пробил озноб. Ухмыльнувшись, Оля произнесла:

– Смотри и учись, девочка. Он сказал – смотри и учись, – снова отвернувшись, она добавила, – Я с тех пор молчу, когда мне больно. Чтобы не доставлять удовольствие.

ГЛАВА 6

Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна

И не вижу ни одной знакомой звезды.

Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда,

Обернулся – и не смог разглядеть следы.

Но если есть в кармане пачка сигарет,

Значит все не так уж плохо на сегодняшний день.

И билет на самолет с серебристым крылом,

Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.

Виктор Цой и Кино «Пачка сигарет»

Ольга, 2008

Тишина угнетает. В прямом и переносном смысле. Особенно она угнетает, когда ты лежишь в темноте; в одной постели с очень привлекательным мужчиной; твоё запястье приковано наручниками к его запястью; а под подушкой он сжимает пистолет с глушителем.

Поморщившись, я подняла руку вместе с его, и потёрла нос. Потом чихнула и вытерла слюни. Лазарь не стал отставать, и дёрнул моё запястье, засунув свою пятерню под одеяло, и почесал себе яйца.

– Какая мерзость, – вырвалось у меня, едва мой кулачок коснулся мягких кудряшек у него в паху, – Мог хотя бы трусы надеть.

– Я не ношу трусы. Натирают.

Я закатила глаза, но в темноте он не мог этого увидеть. Ну да, я знаю; хотя не должна быть в курсе таких подробностей.

– Спи, Сладкая, – с насмешкой сказал он, – Или можешь размять пальчики, я не против.

В эту игру мы играли ещё полчаса; до тех пор, пока, в очередной раз почесавшись, я не услышала:

– Либо ты не двигаешься, либо я прицеплю тебя к изголовью. Поверь, провести всю ночь с подвешенными руками не очень приятно, – прорычал Лазарь.

Проверять, правда это или нет я не рискнула, поэтому положила свои конечности вдоль тела и попыталась уснуть. Сон, как назло не шёл, хотя, наверное, это не мудрено, учитывая щекотливые обстоятельства.

В голове гудели вопросы. Сотня вопросов. Где я облажалась? В каком именно месте я допустила прокол; чем выдала себя? Мои документы не фальшивка – они настоящие, и я действительно похожа на ту самую Морозову Ольгу Алексеевну. У нас даже имена одинаковые, только я при рождении была Светловой и Васильевной. Я нашла эту девчонку в Киеве полтора года назад, в одном из притонов. Её мозги были настолько разжижены, что она согласилась подарить мне свою личность, лишь бы я заплатила её барыге за героин. Я заплатила, заодно проверив наше сходство: никто ничего не заподозрил. Она числилась пропавшей без вести, практически никакой истории, об этом позаботились её прежние хозяева, которые и устроили её недорогой валютной проституткой, обслуживающей не особо привередливых клиентов и субботники. Её чистая биография была мне на руку, и, едва я пересекла границу, я должна была исчезнуть со всех радаров. Меня невозможно было найти. Я стала призраком. Во всяком случае, должна была стать.