Армия и культура - Карем Раш

Философия, семья, дисциплина забыты потому, что не три четверти приходится на дух и четверть на блага, а наоборот. Победа перестройки будет зависеть от того, сможем ли мы перестроить эти соотношения в пользу совести, дисциплины, чести, духа.

Ни один политический деятель, офицер, философ, учитель, вождь да и просто честный человек никогда не рискнет сказать, что в человеке плоть важнее духа. Видимо, и удовлетворять надо при желаемой гармонии и согласованности прежде всего то, что регулирует и созидает остальное, то есть достоинство личности. Так, если перестраивать, то надо с головы поставить на ноги этот абсолютный принцип. Вряд ли, стоя на голове, мы даже с гласностью и ускорением перестроимся. Иначе странный разрыв. Армия может выполнить свою задачу только при приоритете духа. И когда мы говорим: четверть материальных ресурсов, мы не принижаем их, эти ресурсы, а, наоборот, совершенствуем. Чтобы техника и припасы занимали подобающую им четверть, они должны непрерывно шлифоваться и быть лучше мировых образцов. Не на уровне, а лучше. Армия и народ едины тогда, когда у них и задачи едины, и пропорции духовных и материальных ресурсов едины. Приоритет духа есть общенародная доктрина, а значит, на этой же базе попробуем созидать. Как вы думаете, может гражданин, который живет по балансу четверть — на мораль, а три четверти — на потребление, во время войны или иной народной беды вдруг стать собранным, отважным, неприхотливым и готовым к самоотречению воином?

Маршалы Наполеона со вздохом вспоминали солдат своей революционной юности. Тогда разутые, раздетые, плохо вооруженные и голодные инсургенты били вышколенные части врага. У революционных батальонов на материальную часть приходилась даже не четверть, а десятина. Они после изнурительных переходов, голодные, став бивуаком во фруктовых садах, не срывали ни одного плода, чтобы не запятнать честь освободительной армии. Эти солдаты и до битв не были потребителями. Жизнь не ласкала их. Мы же думаем лишь о досуге для детины, который не устает на работе, чем бы еще «пощекотать» его.

5. Кадры решают все

Почему в перестройке кадровая проблема стала главной? Партии нужны люди сейчас трезвые и духовно собранные.

Один из глубинных смыслов обновления в том и заключается, чтобы не видеть за каждой газетной публикацией директивного перста, не расшибать от усердия лба и не впадать в противоположную крайность — безвольную апатию. Перестройка есть перегруппировка сил нашего общества перед решительным и длительным наступлением. Имеется в виду отвести в тыл с исторического переднего края силы, ослабленные делячеством, ложью и уступками совести, и выдвинуть на направление главного удара здоровые, патриотичные, честные и верные партии и коренным основам Отечества кадры, то есть людей, обладающих характером, умом и честью.

Может ли перестройка быть успешной без учета здоровых народных традиций и одухотворенности такой становой категорией, как историческая память? Разумеется, нет. Не надо терять здравый смысл, или, как говорил бывалый солдат Сухов в «Белом солнце пустыни»: «Только без паники!»

Нам прежде всего необходимо создать тип учителя. Коли кадры решают все, то каков этот «кадр»? Кто нам нужен сегодня? С тех пор как существует наш город, а возник он вместе с Кремлем, земля московская веками вырабатывала этот тип подвижника. В конце царской столбовой дороги, как уже упоминалось, в Новодевичьем монастыре стоит прообразом России четырехстолпный Смоленский храм. На стенах и колоннах его — фрески из истории Руси. Но четыре колонны отданы воинам — столпам державы, тем, кто является в стране несущей и оберегающей силой. В те времена ни один мазок не делали без глубокого образного смысла. Так же расписаны колонны в начале пречистой дороги — в Архангельском соборе Кремля.

Прежде чем создать образ, надо сначала выявить тип, а затем на его основе писать образ. Некоторые современные художники, не зная типа, кидаются сразу делать образ. Потому смотришь порой на живописные полотна, посвященные, например, Куликовской битве, всматриваешься в лица и не знаешь, где ордынцы, где свои. Искомый тип тот, кто держит тысячу лет своды державного неба, — воин и земледелец. Эта глава будет о другой заповеди Ломоносова — «о сохранении воинского искусства во время долговременного мира».

…Нам не к лицу испуганно озираться при слове «икона», «богородица», «молитва». Замалчивая или упрощая этот пласт духовной жизни, мы играем на руку врагам. Мы обязаны выделить из такого древнего и серьезного явления, как религия, спекуляции, невежество, салонное кокетство и религиозное политиканство, а оставить все подлинно непреходящее. Почему обойти церковь здесь нельзя? Да потому, что церковь всегда и всюду претендует на роль единственной хранительницы духовной и культурной памяти народа. В прошлом, являясь господствующей идеологией общества, она пронизывала все органы государства, все ритуалы и обряды как в армии, так и вне ее. Говоря о памяти и имея в виду офицера, разумно, думается, не уходить от родной ему воинской тематики, а попутно коснуться всегда актуального вопроса о тести воинского мундира и социальной роли офицера в обществе.

Нет более верного признака распада нравственных скрепов общества и его исторической обреченности, чем наемная армия.

Деньги и священный долг несовместимы. Нам нечего здесь перенимать у Америки. Мы выше и крепче в духовном потенциале. Мещанин этого не видит. Эта сфера ему чужда, а она решающая на чаше исторических весов. Умнейшие из них всю свою технологию с радостью отдали бы за малую толику этой нравственной силы. Да только эти ценности не купишь, ибо ничто так мерзко не пахнет, как деньги.

Не так давно в одной из молодежных редакций состоялась встреча между воинами-интернационалистами и студентами МГУ, вернее, студентками, так как их однокурсники-ребята были призваны в армию. То ли по этому поводу, то ли еще по какому, но скрыть свое раздражение по отношению к армии они были не в силах, даже перед лицом тех, кто сражался в Афганистане. Отвечал им деликатно и твердо Герой Советского Союза подполковник Александр Солуянов. Студентки были напористы и на встречу пришли, похоже, с уже сложившимся мнением. Настрой психологический незаметно становится в человеке доминантой. Когда все армейское раздражает, то уже все подгоняется под это неудовольствие и сознание только ищет подтверждений. Хорошее в таких случаях искренне не замечается. Одна студентка заметила, что в метро только офицеры никому не уступают место. Это было так неожиданно и нелепо, что вызвало смех. Девушка говорила искренне и убежденно. Ей заметили, что если ее кто-либо не собьет в дверях, то уступит место скорее всего военный. Она упорствовала. К несчастью, та девушка видела такого военного и теперь перенесла это на всех офицеров. Такова природа всякого одномерного сознания, которое приводит к фанатизму. То ли из-за того, что отрицание армии было огульным, то ли желая пошатнуть успевшее стать догмой в их сознании положение, я заметил, что нельзя с больной головы перекладывать на здоровую, и добавил, что солдаты, которые дрались и гибли первые годы при странном и обидном молчании их возлюбленного Отечества, оказались, быть может, в более трудном положении, чем солдаты времен войны с фашизмом. Тогда вся страна следила и сопереживала их делам, а на миру, как говорится, и смерть красна. Вряд ли такие солдаты заслужили после неназываемой войны в Афганистане еще и беседу, подобную этой. И уж если на то пошло, говорю, коли взять сто журналистов, сто ученых, сто инженеров и сто артистов, и сто шоферов, и сто врачей, и сто… впрочем, кого угодно, то сто любых офицеров будут всегда лучше всех. Мы ценим офицеров за верность большевизму в любых обстоятельствах, за риск, за то, что армия не болтает, а дело делает, и тому порукой Чернобыль, БАМ, Афганистан, за готовность к повиновению, а это истинно благородная черта, за гарнизонную «тоску» и однообразие и, наконец, за то, что на них нет ни одной иностранной нитки — они одеты во все родное, и, может быть, эта верность родному более всего и раздражает кое-кого.

Ну вот, говорил, что недопустимо противопоставлять армию любым другим категориям граждан, а теперь сам ударился в тот полемический грех. Но вины моей тут нет.

От армии всегда требовали, чтобы она не вмешивалась в бесплодную и обессиливающую политическую борьбу, что она должна оставаться самым чистым выражением самого Отечества, например, той Франции, которая, по бытовавшему во французском обществе выражению «пребывает вечно». Потому де Голль, вступив на нашу землю, первым делом заявил, что он принес привет от вечной Франции вечной России.

В 1813 году, когда русские полки, разбив Наполеона, двинулись освобождать Германию, Бернадот, бывший маршал Бонапарта, воевавший во главе шведских войск против Франции, а впоследствии ставший шведским королем, говорил шведам: