Genyi_Zhiznetvorchestva - Ernest Tsvetkov

Скучающий ребенок – это пораженный, травмированный и депрессивный ребенок.

Ему удалили орган чуда, как здоровый зуб.

Скучающий взрослый – это пораженный, травмированный и депрессивный

взрослый. Он сам удаляет у себя орган чуда, который всегда вырастает на месте

прежнего – удаленного. Удаляет и выплевывает. Он хорошо научился анестезировать

собственную совесть. Проблема в том, что, когда "заморозка" отходит, душа начинает

болеть.

Видимо, не следует замораживать душу.

Перефразируя слова классика, спокойно отметим: В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ

МЕСТО ЧУДУ.

9. Я СТРАНСТВУЮ

Я странствую по лесу. Когда я говорю – "странствую", то не обязательно имею в

виду дальние расстояния и, так называемые, головокружительные просторы. просто я

приучил себя любое перемещение, даже в соседнюю комнату, воспринимать как

странствие.

Соответственно: как воспринимаю, так и называю. верным оказывается и

обратное: как называю. так и воспринимаю.

Когда я говорю "я странствую по лесу", не обязательно тут же представлять себе

дремучие заросли глубокой чащи. Речь может идти о совсем крохотном участке земли,

заселенном деревьями и кустарниками, размером не больше гектара. С тем же

подтекстом можно сказать: "я странствую по парку", или – "я странствую по

собственной квартире".

Я странствую по лесу собственных мыслей. И это то же самое, как если бы я

странствовал по лесу, начинающемуся за окном моего дома.

Я обитаю внутри некоего здания, про которое думаю – "вот мой дом", и которое

называю своим домом. Он для меня – кров, приют, убежище. Однако, я обнаружил одну

интересную особенность – когда я покидаю его пределы, я не теряю ощущения дома. И

меня это наводит на мысль: а не существует ли еще один дом – тот, который во мне?

Во мне обитает то, в чем обитаю я. Мы – взаимопроницаемы и взаимодоступны

друг для друга. И мы – друг для друга потому, что сами – друг в друге. О очень важной

становится эта непрерывающаяся связь.

Я неделю назад разговаривал с одним знакомым. Площадь его жилища составляет

около 700 квадратных метров. Однако, его трудно назвать радостным человеком.

Взгляд его носит тяжелый отпечаток хронической усталости. Такой отпечаток часто

встречается у людей, воспринимающих жизнь как враждебную среду, с которой

непременно нужно бороться. Которую надо обязательно преодолевать и завоевывать.

Которую необходимо побеждать и подчинять. У таких организмов свой особенный

взгляд – взгляд, словно пораженный кариесом. Он всегда имеет чуть гниловатый

оттенок.

Я с ним разговаривал. Был ли это разговор?

Ведь так часто бывает – говорим и разговариваем с кем угодно, а поговорить не с

кем!

39

Он жаловался на скуку. Глядел из подлобья кариозным взглядом и печалился по

поводу собственного одиночества. Он имел большой дом, но чувствовал себя

бездомным. Потому что не ощущал дома внутри себя.

Я предложил ему изменить траекторию взгляда и просто подумать о том, что

внутри него есть дом. И он может войти в него. Он может там бывать. А потом и –

быть.

За неделю он изменился. Он изменил траекторию своего взгляда. Он отыскал дом

внутри себя. Перестал жаловаться. Его зрачки перестали быть ощетинившимися.

10. ТЕЛЕФОН

Вначале послышалась улыбка, а за ней голос с эротическим шелестом

бархатистого придыхания излился в устье телефонной трубки. А из трубки

выплеснулся в ухо. И заплескался где-то в груди. А потом – в животе. А потом – еще

ниже…

Вжавшись – каждый в свою – телефонную трубку – мы прижались друг к другу. И

этим самым мы признались друг другу в верности. В верности – на тот миг. В верности

– как интимно-сакральном моменте вверенности друг другу. В верности – как вспышке

внезапной поверенности.

Наверное, верность на всю жизнь – это оксюморон. Что-то вроде "светлой тьмы"

или "юной старости".

Да и, скорее всего, сладость данного состояния заключена в его сиюминутности, в

переживании неисповедимого сейчас, в узнавании вспышки озарения всех чувств,

когда остальное, вдруг, перестает иметь значение, а первостепенную значимость

приобретает высветившееся неожиданное это: состояние полной и тотальной

принадлежности друг к другу. Оно и не может, просто не способно длиться больше

нескольких минут. потому что потом мы начинаем неизбежно центробежно отвлекаться

друг от друга – отвлекаться на внешнее. на мелочи, на иное сиюминутное. на

обстоятельства мира, его ситуации и вторжения со стороны.

И мы покидаем территорию верности, как девушка, вступившая на тропинку

страсти – вместе с платьем, сбрасывающая собственную невинность.

Мы отрекаемся друг от друга – когда друг от друга отвлекаемся. Такова расплата за

наслаждение.

Это означает только одно. Это означает только то, что наслаждение смертно.

Наслаждение смертно.

Удел любого наслаждения – его смерть.

Предел любого наслаждения – его смерть.

Давно уже сказано – "за удовольствия приходится платить". Я бы сделал оговорку:

не платить, а расплачиваться. Вожделенные всполохи увлечений и развлечений гаснут

в необходимости предавать себя труду – как приговору за состояние

концентрированной, сгущенной, воплощенной смертности. сосредоточившейся в

сердцевине наслаждения.

Не стоит зарекаться обреченным. Не стоит зарекаться на предмет вечной

преданности – обреченным на невечность своего существования.

Стоит ли самообманываться, полагая будто молния навсегда застынет в небе? Даже

в безоблачной памяти лезвие ее следа тупится и тускнеет. Но не бывает памяти

безоблачной – равно как и отношений.

Утомленные собственники отодвигаются друг от друга, на секунду высвеченные и

ослепленные молнией соблазна, как раздвигающиеся облака. Зрение возвращается, и

40

теперь оно желает смотреть шире. Но смотреть шире, значит, в том числе смотреть и –

мимо.

И, когда мы начинаем смотреть мимо друг друга – мы уже миновали точку

взаимного пересечения. Тут-то и зачинается возможность любви. Но не сама любовь. А

только ее возможность. Потому что первое испытание – испытание разочарованием и

является тем выбором, который задает предстоящее направление – к отдалению или –

близости.

Но не надо пугаться – ни разочарования, ни слова этого. Оно лишь описывает

закономерный процесс – развеивания чар соблазна и возвращения отрезвленного

зрения.

Влюбленность как взаимо-бросок устремленных друг на друга влечений, есть

завороженность ворожбой гормональных токов. Мы привораживаемся, при-

ворачиваемся, заколдованные приворотными эликсирами собственных токов. Но если

существует приворотное зелье, то находится и отворотная сыворотка противоядия.

Все происходит, как в волшебной сказке – сначала на героя или героиню

насылаются чары. Потом эти чары снимаются. Чаще всего чары проявляются как

состояния сна или оцепенения. или превращения в животное. Снятие же чар, то есть

буквально, разо-чарование, воспринимается как: пробуждение, стряхивание

оцепенения, освобождение от ступора, возвращение человеческого облика.

Следовательно, разочарование в отношениях – это освобождение от чар соблазна,

высвобождение себя из плена другого, выпутывание из его пут, прорыв сквозь паутину

наваждения, выход из лабиринта грёзоподобных фантазмов в свободное пространство

предстоящих выборов и осуществлений, начало предстояния перед судьбой – своей, а

не чужой.

И, когда мы обменялись репликами и паузами, ощупав друг друга своими

придыханиями, мы выключили – каждый свою – телефонную трубку. Чары искушения

слетели, как одежда с, и без того голого короля.

Мы – разъединенные телефонным отбоем, ушли – каждый в свое – предвкушение.

Только опыт пережитого разочарования открывает доступ к возможности любви.

11. ПОБЕРЕЖЬЕ

На безлюдье побережья было совершенно тихо.

Камни уплывали в море.

Море нежилось у берега ласковым щенком-сенбернаром и слизывало языком волн

брошенный корм моих следов.

Продравшись, пробравшись сквозь густые, кустистые заросли сумерек, на берег

выскочила фигурка. Платьице колыхалось на ней белым флажком, и волосы