В дебрях Атласа - Эмилио Сальгари

— Хасси аль-Биака? Час тому назад. Рано встают арабы в дуаре, и правильно делают: кофе у них великолепный.

— А Афзу, хотите вы спросить? Нет, ее я не мог видеть.

— Почему? — нетерпеливо спросил мадьяр. Рибо улыбнулся несколько саркастически.

— Меня удивляет, что вы спрашиваете, граф… Ведь вы несколько лет жили в Алжире и должны бы знать обычаи арабов Нижнего Алжира.

— Ты, стало быть, наконец понял?

— Что Звезда Атласа теперь графиня Сава?… — заметил Рибо.

— Бесполезно отрицать это, — сказал мадьяр. — Я женился на ней по магометанскому обряду два месяца тому назад.

— Вы не думали, что есть другой человек, сильно любящий ее?

— Вахмистр, не так ли?

— И именно благодаря этому он довел вас до той маленькой глупости, которая стоила бы вам жизни, если б не было на свете Рибо да Хасси аль-Биака.

— Сто тысяч жареных скатов и целый хвост дьявола! — воскликнул тосканец, слушавший этот разговор, все более и более раскрывая глаза. — Да это глава из романа, который можно бы назвать «Драма в Алжире»! Жаль, Дюма не здесь.

— Ты сказал, Хасси аль-Биак? — спросил граф, взглянув на Рибо.

— Пусть он не впутывает себя в это дело: я этого не хочу. Я сам себе добуду свободу.

— Надеюсь все-таки, граф, что вы не откажетесь от завтрака, который он просил меня предложить вам.

— Должно быть, пара куропаток? — спросил тосканец, у которого слюнки потекли.

— К несчастью, куропатка-то плоховата, — ответил Рибо с комическим оттенком, вынимая из ягдташа хлеб, переданный ему мавром.

— Может быть, впрочем, он с начинкой, — добавил он.

— Дайте сюда, Рибо, — сказал мадьяр.

Сержант собирался исполнить требование, когда услыхал в коридоре голос вахмистра.

— Клянусь телом дохлого кита! — кричал он. — Куда запропастился этот скотина Рибо? Все они исчезают сегодня утром! Рибо! Рибо!

Сержант бросил на нары хлеб и выбежал из карцера, захлопнув дверь, а ключ опустив в ягдташ.

— Ну, расходился любитель тухлых китов! — заметил тосканец. — Сегодня переберет всех — и китов, и тюленей, и медведей, и львов»

— Тише, — сказал граф. — Послушаем.

Но до них донесся только поток ругательств; затем в коридоре воцарилась тишина, будто разыгравшаяся ярость вахмистра вдруг улеглась.

— Я ужасно боялся, как бы этот скотина вахмистр не вздумал пожаловать к нам, — сказал тосканец. — Произошла бы катастрофа: от его взгляда не укрылась бы выломанная решетка.

— Пошли он к нам какого-нибудь другого надзирателя вместо этого славного Рибо, он наверное зашел бы посмотреть, закованы ли мы, как дикие звери, — заметил мадьяр. — К счастью, он доверяет Рибо, принимая его за нашего мучителя, между тем как Рибо втихомолку мирволит всем арестованных и, когда только возможно, дает им возможность бежать.

— Да, Рибо порядочный человек.

— Он провансальский дворянин, также потерпевший крушение в жизни. Из него никогда не выйдет палач.

— А хлеб Афзы?

— Совсем забыл о нем, — сказал граф.

— Зачем она послала его тебе? Вероятно, бедняжка думала, что мы голодаем.

— Называй ее графиней Сава, — сказал мадьяр с грустной улыбкой и глубоким вздохом.

— Я всегда помню, что она твоя жена, — ответил тосканец. — Право, к лучшему, что я проглотил бриг отца, потому что иначе сделался бы адвокатом и самым натуральным ослом из всех, какие пасутся на земном шаре…

Несмотря на всю серьезность положения, граф не мог сдержать улыбки.

Он устроился поудобнее и взял хлеб. Ему, как и Рибо, сразу бросились в глаза две дырочки, заклеенные какой-то темной массой вроде воска.

— В хлеб что-то спрятано, — сказал он.

— Должно быть, ножик? — сказал тосканец, с напряженным вниманием следивший за всеми движениями графа.

— На что он нам?

— Правда, ножом не разрежешь наши кандалы.

Граф сжал хлеб и разломил его на дне половины. Хлеб был далеко не свежий: арабы имеют обыкновение печь свой ячменный хлеб раз в месяц, а иногда даже раз в два месяца.

На стол что-то упало с глухим шумом.

— Я так и знал, — проговорил граф. — Это дороже всякого кинжала или пистолета.

В хлебе, присланном Хасси аль-Биаком, были спрятаны две маленькие кремневые пилки с чрезвычайно тонкой отделкой, которыми можно было распилить кандалы не хуже, чем стальными, и притом не производя ни малейшего шума.

— Чудная у тебя жена, милый граф, — сказал тосканец. — Не напрасно ее прозвали Звездой Атласа. А тесть и того лучше: вот он посылает тебе свободу в черством хлебе. Впрочем, мы и в него запустим зубы.

— Чем скорее он исчезнет, тем лучше. Вахмистру может прийти в голову нанести нам неожиданный визит.

— Хлебец порядочной величины, но все равно: обещаю похоронить его в своем тощем теле меньше чем за десять минут. А ты хочешь?

— Съем немного: ведь его, вероятно, пекла Афза.

— Стало быть, нас накормит Звезда Атласа.

Тосканец взял половину и начал уплетать ее, как человек, не евший двое суток. Хлеб оказался твердым, но зубы у молодого человека были акульи, и через несколько минут от хлеба не осталось и следа.

— Кажется, никогда еще не ел с таким аппетитом, — сказал тосканец, пережевывая последний кусок. — Должно быть, оттого, что хлеб сохранил аромат пальчиков Звезды Атласа.

— Когда же наступит конец твоей вечной веселости? — спросил граф.

— Вероятно, когда буду стоять перед взводом солдат и офицер скомандует: «Пли!»

— В тебя?

— Конечно. Если моя тощая особа попадется в когти военного трибунала…

— Не попадется, Энрике. Сегодня вечером дадим тягу…

— Если нас не пристрелят часовые.

— Ночь будет темная и, кажется, бурная. Нервы дают мне знать, что сегодня надо ждать грозы. Ты знаешь, каковы грозы в этом жарком климате.

— Да, они не часты, но ужасны. Только в прошедшем месяце семь дисциплинарных убило молнией в четвертом шатре.

— Да, знаю, — ответил мадьяр.

Тосканец несколько минут сидел молча, перевертывая цепь, которой был прикован к нарам, и наконец сказал:

— Граф, ты мне никогда не рассказывал, каким образом познакомился с Звездой Атласа. Я, правда, слышал что-то о льве, которого ты убил, но больше ничего. Теперь, когда нас уже не заставят бегать как заключенных, расскажи мне что-нибудь интересное. Я, например, никак не могу понять, каким образом ты, христианин, мог полюбить и заставить полюбить себя мавританку.

— Это длинная история, Энрике.

— Тысяча жареных селедок! До вечера еще успеешь рассказать мне не только одну главу твоего романа, но и весь его целиком. Не забавляться же нам своими цепями и не дремать весь день, как крокодилы на солнце. Есть и пить дадут не раньше полудня, а до тех пор успеешь рассказать Ты знаешь, как я люблю интересные рассказы! Адвокат-неудачник все равно что плохой солдат, даже без надежд получить хотя бы капральские нашивки. Я думаю, выбравшись из этой проклятой Африки — Черного материка, выражаясь высоким словом, — попытать счастья в литературе.