Комендантский час (сборник) - Эдуард Хруцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ведь там…
– Боишься, значит? Ничего, ты Резаному помоги, он тебя не тронет.
– Да как же так? – крикнул Мишка. – Я же честно жить хочу, а вы говорите – помоги. Помогу, а меня к высшей мере!
– Честно, говоришь, жить хочешь?
Данилов обошел стол и приблизился к Мишке.
– Честно? А ты знаешь, что любой честный гражданин обязан помогать органам следствия? Молчишь? Половинчатая у тебя честность. И вашим и нашим. Нет, Костров, человек обязан решить для себя – с кем он. Посредине проруби знаешь что болтается?.. Если ты с нами, значит, должен и бороться за наше дело. Середины здесь нет. Понял? А ты, я вижу, больше всего Резаного боишься.
– Я не боюсь. Он придет, я с ним знаете что сделаю!
– Ничего ты не сделаешь. У него наган, а у тебя? Ты лучше сделай так, чтобы мы с ним что-нибудь сделали.
Внезапно за окном пронзительно и резко закричала сирена, та, что на крыше здания МУРа. Потом голос ее слился с десятком других. Над городом поплыл протяжный басовитый гул.
– Опять тревога. – Данилов погасил лампу на столе, поднял штору светомаскировки. – Что такое? Гляди, Костров!
Над городом ходили кинжальные огни прожекторов. Внезапно два из них скрестились, и в точке встречи заблестел корпус самолета. Захлебываясь, ударили с крыш зенитные пулеметы, глухо заухали зенитки.
Налет. Вот оно. Немцы над Москвой.
Данилов забыл о Кострове, он забыл вообще обо всем на свете. Он видел только небо, рассеченное прожекторами, на котором, словно красные цветы, вспыхивали разрывы снарядов.
Где-то над крышами домов занялось зарево.
– Что это? – спросил Костров. – Что это, Иван Александрович?!
– Это город наш горит, Миша. Вот и в Москву пришла война.
А зарево разгоралось все сильнее. Горело где-то недалеко, в районе Трубной. Отчаянно звеня, пронеслись туда пожарные машины. В кабинете стало светло. Зыбкий розовый свет выхватывал из темноты лица, словно выкрашенные желтой краской.
Данилов взглянул на Кострова. У того дергало щеку.
– Иван Александрович, – хрипло сказал Мишка, – я помогу. Сделаю все, что нужно будет.
Муравьев– Вот эта квартира. Здесь и живет Марина Алексеевна.
– Спасибо, мамаша. Вы не беспокойтесь, она мне рада будет, – сказал он, твердо глядя в подозрительные старухины глаза.
– Ну, если так…
– Только так, и никак иначе.
Старуха отошла, еще раз подозрительно оглянувшись. Бог его знает, кто такой. Здоровый байбак, одет ничего себе, может, и впрямь родственник.
Игорь сел на скамейку у крыльца. От цветов в палисаднике шел терпкий, дурманящий запах.
«Почти как на даче, как в Раздорах».
Там эти же цветы росли у самого крыльца и так же дурманяще пахли вечерами. Когда-то они казались ему огромным пушистым ковром. И дача казалась огромной, и даже скамейка. Но с каждым годом они становились все меньше и меньше. Дача уже не представлялась такой большой – обыкновенный одноэтажный домик. Он понял, что сам вырос, а все осталось прежним.
Последний раз он был на даче летом тридцать девятого. Ах какое это было лето! Рано утром они втроем: Коля, Володя и он – уезжали на велосипедах на Москву-реку, купались до одури, валялись на траве, курили. Курили вполне легально, и именно это было особенно приятным.
После обеда ходили на окраину поселка, на дачу инженера Дурново, где была волейбольная площадка. Веселая это была дача. Сам инженер почти все время находился в отъезде – строил мосты. Его жена Александра Алексеевна хотя была дама в возрасте, но молодежь любила очень и сама играла в волейбол.
Вечером они сидели на скамейке у водокачки и пели о том, как юнга Биль дерется на ножах с боцманом Бобом и о «стране далекой юга, там, где не злится вьюга»…
А рядом со скамеечкой был забор, и за ним тоже тонко и волнующе пахли цветы, и за этим забором жила Инна.
Они вместе росли на даче, вместе катались на велосипедах и вместе играли в волейбол. И только в этом году он увидел ее словно впервые, будто не было до этого пяти долгих лет. Увидел, что у нее тонкая, легкая фигура, золотистые волосы, вздернутый нос и родинка над верхней губой.
При ней ему хотелось еще лучше играть в волейбол, еще быстрее гонять на велосипеде. Хотелось выдумывать необычайные истории или спасти ее от хулиганов. Почему-то, играя в волейбол (если они попадали в разные команды), он старался «погасить» мяч именно на нее, обогнать рискованно, прижав к забору, на велосипеде, обрызгать водой на купании. Да мало ли что тогда могло прийти в голову!
Однажды он заметил, что, приезжая из Москвы, на станции он всегда встречал ее. Как-то они пошли со станции совсем в другую сторону, мимо дач, мимо заборов, через шоссе, к лесу.
Они шли и молчали, только иногда касались друг друга горячими руками. Он задержал ее руку в своей, и она не отняла ее. Потом он целовал ее теплые шершавые губы, и она целовала его неумело, как целуются дети.
Она говорила все время: «Игорек… милый… Игорек». С того дня они каждый день встречались на той же полянке. Инна бежала к нему, и у него холодели руки от нежности.
В Москве они встречались реже, но все равно часто. Ходили в кино, на каток. И у них было свое парадное, в котором они целовались…
И сейчас, увидев цветы, уловив запах того далекого лета, Игорь вспомнил Инку и пожалел, что не позвонил ей. Он даже знал, как она ждет его звонка. Забирается с ногами на красный большой диван в своей комнате, читает и ждет. Ветер из окна шевелит ее волосы, она смешно дует на них, если они падают на лоб.
Но как он может позвонить, что сказать?.. Все ребята уходят на фронт, а он…Игорь сидел на лавочке, слушал, как дребезжат стекла на улице, и думал об Инне. Постепенно наступила ночь. И она была особенно заметна, эта военная ночь, так как оконный свет не разгонял темноты.
Игорь закурил, на секунду ослепнув от вспышки спички. Лишь только глаза привыкли к темноте, он увидел перед собой старичка с противогазом через плечо.
– Сидите, значит? – вкрадчиво спросил он.
И от одного его голоса у Игоря стало муторно на душе. Он понял, что ему ни за что не отвязаться от этого почтенного ветерана домоуправления и что придется доставать и показывать удостоверение, чего совсем не хотелось.
– Сижу, папаша, – все же бодро ответил Игорь.
– Курите?
– Курю.
– Знаете, на каком расстоянии виден с воздуха огонь зажженной папиросы?
Игорь вспомнил плакаты, которыми было обвешано муровское бомбоубежище, твердо сказал:
– Знаю, – и тут же погасил окурок.
– А документы у вас есть, что вы родственник Флеровой?
«Все же настучала вредная бабка», – подумал Игорь и ответил:
– А зачем документы, папаша, я разве на нее не похож? Многие говорят, что очень.
– Мне ваше сходство устанавливать некогда…
– Папаша!..
Игорь не успел договорить. От калитки процокали каблуки. Подошла женщина. Муравьев не мог хорошо разглядеть ее в темноте. Он только видел, что она по-мальчишески стройна и высока.
– К вам родственник, гражданка Флерова, – проскрипел ехидный дежурный.
– Ко мне? – Голос был низкий, чуть с хрипотцой.
«Курит, наверное», – подумал Игорь.
– Я к вам, Марина Алексеевна. – Муравьев встал. – Может быть, в дом пригласите?
Женщина открыла дверь и остановилась на пороге, приглашая:
– Прошу, родственник.
Осторожно пройдя темную переднюю, Игорь вошел в комнату. Он слышал, как хозяйка опускала шторы на окнах, потом щелкнула выключателем. В углу засветилась причудливая лампа: бронзовая женщина держала за стебель цветок лотоса. Зеленый мертвенный свет заполнил комнату, увешанную картинами.
– Ну, я вас слушаю, родственник. – Флерова взяла тонкую папиросу.
«Латышская», – отметил Игорь.
– Так что же?
– Я уполномоченный Московского уголовного розыска. – Игорь прибавил себе одно звание, доставая удостоверение.
– Так, – сказала Флерова, – любопытно.
И по тому, как у нее дрогнуло что-то в глубине глаз, как нервно пальцы начали перебирать спички в коробке, Игорь понял, что она чего-то боится. И тут само сердце подсказало ему нужное, вернее, единственное решение. Возможно, что именно в этот момент в нем родился следователь.
– Ваш друг убит.
– Зяма? – почти крикнула Флерова.
«Вот оно, начало!» По спине Игоря поползли мурашки.
– Почему вы подумали о нем?
– Я не…
– Отвечайте! Ну! Быстро!
Пауза.
– Разве у вас один друг?
– Зяма собирался на фронт…
– Не лгите, вы знали, что он в Москве, он сегодня вечером должен быть у вас.
– Я…
– Говорите правду.
И тут случилось неожиданное. Флерова заплакала. Громко, навзрыд. Этого Игорь никак не мог предугадать. По дороге сюда он ожидал чего угодно: лжи, запирательств, сопротивления, наконец, но только не слез.
А женщина продолжала плакать. Игорь налил воды в стакан, протянул ей.
– Хорошо… Я скажу… Я все… сама… – говорила Флерова, стуча зубами о край стакана.
– Собирайтесь.
И тут где-то совсем рядом раздался отрывистый и басовитый звук. Он на секунду наполнил комнату и стих. Но вслед ему спешил второй, третий. Зазвенело окно, тонко-тонко. Где-то на улице ударил пулемет. И вдруг – страшный грохот. Со звоном рухнула рама. Погас свет.
