Мастер и Афродита - Андрей Анисимов

«Поганый мальчишка. И всего на пять лет старше сына. Почему не он „схватил“ эту страшную болезнь, а ее Сережа. Как несправедлива судьба». Зинаида Сергеевна встала и за руку попрощалась с Постояльпевым.

– Можете свою командировку, Володя, считать успешной.

Спускаясь по пролетам министерских лестниц, Постояльцев знал, что сегодня ветры в культурном ведомстве дуют ему попутно.

11

Работа над фреской шла вторую неделю, а стена в клубе по-прежнему оставалась белой. Темлюков иногда наносил на нее одному ему заметные знаки, а остальное время сидел за картонами. Художник рисовал. Рисовал углем, карандашом, фломастером.

Шурка, замыслив свой план, и представить себе не могла, как мучительно пойдет его воплощение.

Темлюков рисовал с нее много, каждый день. У Шурки затекали и болели руки и ноги, ныла поясница.

Она с трудом сдерживала раздражение, с трудом сохраняла маску безропотной нежности. Когда художник спрашивал, не устала ли она, Шурка готова была запустить ему в лицо все, что лежало поблизости.

– Конечно, нет, – отвечала она с улыбкой. – Я никогда не видала, как настоящий художник малюет.

– Ты прекрасно позируешь, – хвалил Константин Иванович. – Из профессиональных московских натурщиц мало кто выдержит такое напряжение.

Темлюков решил иной натуры больше не искать.

– Я напишу с тебя все двенадцать фигур, – обрадовал он Шуру.

«Чтоб ты сдох, собака!» – пронеслось в голове у девушки, но она опять улыбнулась:

– Велика честь. Только в голову не возьму, чего вы такого во мне нашли?

– В тебе есть сила природы. Я тебя вижу как дикую языческую богиню.

– По-вашему, я на первобытную бабу похожа?

– Господи, глупенькая! – рассмеялся Константин Иванович. – Язычество – одна из прекрасных ступеней человеческой истории. Наши предки жили свободно, открыто природе. Языческая религия – это и есть поклонение людей природе. А что еще на свете заслуживает поклонения?! Они не знали яда власти и денег. Они не ханжили, не скрывали любовь, не стеснялись своего тела. Я потому и задумал эту фреску, чтобы закрепощенным, слепым от предрассудков, злобы и зависти сельским людям напомнить, какими они были.

"Трепись, трепись, – слушала Шура с натянутой улыбкой. – Вот погоди, приберу тебя к рукам, сам будешь возиться со своими язычниками. Держи карман, стану я перед тобой часами поясницу ломать!

Я на тебе, старый черт, отыграюсь!"

С тяжестью физического труда натурщицы Шура еще могла смириться, но спокойное и ровное отношение к ней художника Шуру беспокоило не на шутку.

Темлюков обращался с девушкой ласково, заботливо, но по-дружески. Никаких проявлений мужского волнения Шура не замечала. "Может, он каменный?!

Или члена у него нет? Говорят" в городах полно импотентов. А если отлюбил свое и теперь только кисточкой махать может? Тогда я влипла! Сколько сил угрохала. Мало того, что две толщенные книжки осилила, а теперь сколько мудреных слов заучила – «ракурс», «композиция», «рефлекс», «лесировка»… Голова кругом идет".

По совхозу потихоньку поползли слухи. Слишком много времени Шурка одна проводит с художником.

Разговоры, когда Шурка проходила мимо, смолкали. Девушка понимала, что говорили о ней, и шла, гордо подняв голову. Слухи Шуру не беспокоили. Придет время, и они пригодятся.

Николай Лукьянович услыхал об этом впервые от своего шофера. Васька рулил в райцентр и как бы между делом сказал хозяину:

– Поговаривают, Николай Лукьянович, что у нашей Шурки с москвичом шуры-муры.

– Кто ж, поговаривает? – заинтересовался Клыков.

– Да я от многих слыхал. А чего удивительного?

Художник – мужик не очень старый. Живет один.

Ему без бабы нельзя. Уж, поди, две недели живет.

Столько времени без бабы мужику несподручно.

– Это для тебя две недели без бабы несподручно, – рассмеялся Николай Лукьянович. – Ты, по моему разумению, и дня без бабы прожить не можешь.

– Ну это вы зря, Николай Лукьянович. Сколько мы раз в командировки с вами ездили, я что? Хоть слово сказал?

– Ясное дело, я твоих баб в командировки брать не намерен. Это ты по службе несколько дней продержаться можешь.

Васька обиженно засопел и разговор решил прекратить. Разговор этот мог для Васьки кончиться плохо. Васька помнил, что Валька в сельпо для хозяина не тайна. Некоторое время ехали молча. Потом Клыков сказал, как бы сам себе:

– Вообще-то они люди свободные, да-с… – и опять замолчал.

Клыков завел привычку после работы заходить в клуб. Он видел картоны, нарисованные с Шуры. Видел, как Темлюков увлечен своим делом, поэтому, чтобы не отвлекать, долгих разговоров не вел. Однажды зашел с женой. Надя испекла для Константина Ивановича пирожки с капустой, сильно полюбившиеся художнику. Шура, давно взявшая на себя заботу о нехитром мужицком хозяйстве Темлюкова – стирке рубашек, готовке еды и уборке вокруг спального спортивного мата, – увидав, как жена директора вручает художнику гостинец, сказала, поджав губы: "Надежда Николаевна, вы зря беспокоитесь. Я не безрукая.

Уж Константин Иванович у нас голодным не останутся". Клыков, слышавший этот разговор, сейчас в машине вспомнил ревнивую интонацию Шуры. Это воспоминание и заставило его высказать замечание о том, что Шура и художник люди свободные.

Константин Иванович и сам не замечал, как Шура становится человеком совершенно необходимым. Она не только готовила и стирала, но научилась после работы завинчивать тюбики с краской. Класть мелки и уголь в свои коробки. Научилась отличать ненужные куски картона от рабочих набросков. Константин Иванович воспринимал это как должное, поскольку бытовых подробностей в жизни не замечал. И Шура решила провести опыт.

– У меня папаня захворал. Меня три дня не будет.

– Шура! Как же так? Мне завтра надо рисовать твою спину с поворотом. У меня правая дева с венком еще не решена. Тоже надо поискать. Ты меня убиваешь! – Темлюков был обижен как ребенок.

– Ничего, придется обойтись. Я и так две недели без выходных. Не умирать же теперь папане.

Никакой болезни у Шуркиного папаши в тот день не случилось. Он даже не напивался уже больше недели. Сестра Лариса с домашним хозяйством кое-как справлялась. Шура решила взять тайм-аут, чтобы Темлюков осознал, как ему без нее, без Шуры, живется.

В этот вечер Темлюков лег спать в раздражении.

Вокруг спального места валялись картоны, карандаши, фломастеры. Без натуры работа не шла. Греть самому себе чайник не хотелось. Пожевав всухомятку, художник улегся спать. Темлюков злился: «Еще два дня собаке под хвост». И беспорядок раздражал. Темлюков умел создать вокруг себя за один день такой хаос, на который другому требовалось не меньше недели. Художник любил порядок, но никогда сам не убирался. В мастерской на Масловке всегда кто-нибудь это брал на себя. Если не было учеников и поклонниц, приходила дочка. Темлюков любил бывать с ней вдвоем. Лена училась на искусствоведа в МГУ, и он с удовольствием беседовал с ней о тонких профессиональных вещах. Показывал эскизы, слушал ее оценки.