Оковы небесного сияния - Гордей Дмитриевич Кузьмин

его руку. – Я помогу тебе, человек, даже если буду согнан с небес. Твоя любовь… она велика. Она сильнее всего, что суще на белом свете, она сильнее самой смерти.

– Нет никого сильнее отца! – закричала Габриэлла. В её глазах был виден неподдельный гнев, который не могла она скрыть. – Ты будешь, как и твой отец, гнить в подмостках ада, сукин сын!

– Не пристало архангелу так выражаться, подобие Великого. Ты никогда не станешь заменой Гавриила, запомни это. – сказал Денница, скрывая крыльями тело Виктора. – Ты не посмеешь разрушить его душу, она слишком светла для рая, который принадлежит тем, кто заплатил больше за свечи под твоим именем. Я предпочту выбрать чужую любовь, а не любовь Отца, если уж на то пошло.

– Ты второй сын зари! Ты такой же ублюдок, как и твой оригинал! Ты считаешь, что наравне с Отцом?! Ты никогда не станешь ему даже полноценным сыном, он взял тебя из жалости, ибо не хотел, чтобы ты гнил рядом с оригиналом! Твои родители – изгои, причем не просто так! Это худшие из созданных! А в тебе течет их грязная кровь!

– Не смей говорить ничего про моего родителя. – спокойно изрек он, погладив голову Виктора, прошептав на ухо: – Я помогу тебе встретиться с владелицей этого мира, она выведет тебя отсюда. Ты встретишься с ней. Даю клятву. – он поцеловал Виктора в лоб, скрывшись в свинцовых небесах, что мимолетом обратились в белые перистые облака.

Виктор летел, ощущая тепло от ожерелья и от тела Денница. – Почему ты помогаешь мне?

– Не спрашивай ничего. Я не знаю ответа. Это глупо, но я считаю это правильным. Я не должен жить под дудку Отца, поэтому я помогаю тебе. Я хочу, чтобы ты был счастлив, ведь ради этого мы и созданы. Созданы для того, чтобы дарить мир людям, дарить им счастье.

– Ты ещё совсем ребенок, Денница… Зря ты променял свою жизнь на мне.

– Я сам решил, не смей меня переубеждать, Витя.

И заснул юнец сладким снов в объятиях белокрылого ангела, словно ребенок засыпает у груди матери или на руках любящего отца. Они прекрасно с великой любовью бы заботились о нем, но это не родители, это ангел, и далеко не хранитель.

Снился сон Виктору, в котором видел лик её он так отчетливо и так прелестно. Он был велик, безмерно велик. Голубые глаза, как два бриллианта высшей пробы, что как кольцо помолвочное, что дарит любовник великий даме своей в надежде на то, что выйдет она за него, но дарит без великой любви, ведь дар столь дорогой никогда не даст любви великой, ведь то, что есть любовь скрыто в другом, оно скрыто в отражении глаз. И дело не в цене, не в вере, а в том, что таится в глубине таинственных любовных глаз. Ежели видна там пропасть из цветов, которой коснуться так опасно, но так легко, то значит лишь одно – любовь, а ежели там лишь страсти пыл, горящий взор, желающий лишь тела, то тут пора бы побежать в огонь, но не за ним, а в свой собственный пожар голубой. И два великих ока, как небесвод, смотрели на Виктора, погружая в эту пучины из любви. Там было множество зеркал, но не было в них боли, там была лишь любовь, а секс в зеркальном лабиринте, как поцелуй новорожденного, как пение соловья по утру, но не в клетке, а на свободе, рядом с тобой, ведь выбрал он, что будет верен лишь тебе, а свобода для его – лишь только ныне с тобой. И видел голубой глаз в карих тот же текст. А белые волосы, что падают на лоб, а поцелуй, словно вода для изнемогающего, без неё не смог бы жить голодающий, как не смог бы без поцелуя, хотя бы такого, Виктор… И он целовал её, он целован был, и говорил бездумно, от души, от сердца своего, на неосознанной сей почве: – Люблю тебя я, Лиза. Безумием люблю. – но неужто имя перепутал?! Но как же Ева?.. А может не было никакой Евы?

Молвил голос её в ответ: – И я тебя, Гордей… – он не ответил, будто принял имя чужое. Но было ли оно чужим? Ведь он всё услышал. Всё отчетливо понял и принял для души, а в ответ лишь искренность улыбнулся, поцеловав ныне горячее…

Но кто же это, если он не Виктор, а она – не Ева?!

Спросонья взгляд был мудр, был велик, а ангел уж не нес, сидел рядом, мило улыбаясь: – Как спалось? – спросил Денница, – Ты был таким счастливым.

VII. Последний горизонт.

Спросонья взгляд был мудр, был велик, а ангел уж не нес, сидел рядом, мило улыбаясь: – Как спалось? – спросил Денница, – Ты был таким счастливым.

– Хорошо, – мило поднимаясь с ледяной земли, что становилась теплой благодаря костру, разведенному Денницей, что так ясно и прекрасно улыбался ему, протягивая зеленое яблоко.

– Съешь, они очень вкусные. – сказал Денница, укрытый бордовой мантией, – Знаешь, Виктор, я думал о тебе всю ночь, о том, что я чувствую от тебя. Твоя душа… Мы не имеем права её трогать. Никто! Кроме той деве в твоём амулете. Её же зовут Лиза? Просто во сне ты так сладко произносил это имя. – молвил ангел, скрывая белые волосы за капюшоном.

– Я не помню, что мне снилось…, помню лишь отрывки, да и те с трудом всплывают в памяти. – он надкусил наливное яблоко, вкусив великолепные вкусы от соков, что истекали из мякоти, словно небесная капель, покрывающая лицо по туманном рассвету. Правда все прекрасно понимают, что от тумана такого только лишь название, а на деле это дымная завеса от недалеких пожаров, а это облако – лишь дым, прибитый к земле. Порою кажется, что высунется из этого облака рука, протянется к шее, схватит, подтащит и поцелует страшно, что душа сразу из очей польётся и не от страха, а от безмятежной смерти, ведь был ощущен поцелуй её, поцелуй такой красивой дамы, что на вид ещё совсем девчонка с каштановыми волосами и зелеными глазами, как у змеи, ведь также страшен её поцелуй, как страшен яд. И не дай Бог, укусит тебя змея эта, сразу разум затуманит, а в голове останется лишь мысли о смерти, пока не встретишь ты новой жизни, что название другое имеет. Но суть не в этом, суть в том, что ничто не дает нам такого желания жить, как поцелуй тумана, как поцелуй самой смерти, что нежно обнимает тебя сквозь это непроглядное облако… А яблоко было вкусно, на вкус словно губы, рисованные бордо помадой, а может и