Солнечный зайчик. Шанс для второй половинки (СИ) - Ежов Сергей Юрьевич

— Не Вы ли, Борис Иванович, говорили, что он безнадёжен, и умрёт, максимум через неделю?

— Говорил. А сейчас вижу, что ошибся, и ему осталось, может быть, сильно меньше. В любом случае, ничего вы от него не добьётесь.

— Борис Иванович, зачем вы пацана поместили вместе с Иваниенко? Вы же знаете, что тут явный криминал? А ну как бандиты, что пытали Иваниенко, решат, что он что-то передал пацану? Поймают ведь, и запытают. Там, судя по всему, замешаны либо старые разборки, либо деньги, либо и то, и другое вместе. Немедленно переведите пацана в другую палату, и персонал предупредите, чтобы молчали о том, что они лежали вместе.

— Да они и пролежали-то полночи и сегодня полдня, да всё в присутствии врачей и медсестёр. Ни секунды наедине не оставались.

— Хорошо коли так. Но вы уж дайте указание.

Капитан ушёл, а врач вызвал старшую медсестру и распорядился:

— Юрика немедленно перевести в изолятор. Потихоньку предупреди всех, чтобы помалкивали о том, что Юрик лежал с Иваниенко: так милиция распорядилась. Если что, дело будут иметь с милицией. Ясно?

— Ясно, Борис Иванович! Только изолятор подготовить надо, там после ремонта даже кровати нет.

— Ну, так распорядись!

Медсестра ушла, и тут же в дверь сунулась чья-то голова:

— Борис Иванович, там из дистанции звонят, по нашему заказу медикаментов.

— Ох, ты ж, как не вовремя! — и врач чуть ли не вприпрыжку убежал.

— Юрок! — послышался от постели умирающего соседа слабый, но жёсткий голос.

— Да, дядя Валера!

— Юрок, сможешь добраться до меня? Важное слово скажу. Только долго не думай, у нас на круг три минуты, не больше.

— Сейчас.

Поднимаюсь, сую подмышки костыли, стоящие у кровати, и неловко (откуда взяться практике?) ковыляю до кровати Валерки и сажусь на стул.

— Чего, дядь Валера?

— Мент, что до меня тут докапывался, он не простой мусор, он волчара тёртый и крученный, видать за мной он, сука, охотится.

— Он же сказал, что первый раз тебя видит?

— Я, еbaть-насratь тоже много чего могу сказать, в натуре. Язык — он бlя, ваще без костей. А только уработали меня не урки и не приблатнённые жиганы22, а ментовские бивни или ещё кто там у них красной масти. Короче так: были у меня филки23. Много. Очень много. И филки, и рыжьё24 и цацки25. И достались они мне по чесноку26, без мокрухи27 и ваще они не наши, не савецкие28. Но это не твоего ума дело, меньше знаешь — дольше век. Короче. Три мелкие ухоронки я сдал шакалам, а четвёртую, главную, не сдал. Отдаю её тебе.

— Зачем?

— А ты что хошь с ней делай — хошь своей совковой власти отдай за просто так, а хошь — на благое дело употреби, вот только упаси тебя господи, в церкву не сдавай. Там гнильё почище, чем среди самых гнилых отстойных блатарей, отвечаю за базар. Ты, я слышал, песни навострился сочинять, да душевные такие, в натуре. Вот нычку-то29 на такое дело и употреби. Короче: нычка в колодце. Тама костыли в стенку набиты, чтобы колодец чистить, так на пятом сверху костыле стрелка. Смотришь по стрелке, тама будет замазанная цементом дырка в кольце, разобьёшь цемент, за ним дверка. Дверку сразу не открывай, подзорвёшься. Посмотри, справа от ручки торчит гвоздик. Гвоздик пальцем притопи до основания, это чтобы мину поставить на предохранитель, а там и дверку открывай, да выгребай все, что тама лежит. Всё твоё.

— За что мне это, дядя Валера?

— За то, что человек. Ты нахера полез в горящий дом?

— Ну, бабы сказали, что ты там.

— Старая, пропитая, матершинная, блатная, нахер никому не нужная мразь. Так?

— Не так. В первую голову — человек.

— Вот тем ты от меня и таких как я и отличаешься. Вы, бля, комсомольцы и коммуняки, которые настоящие, конечно, все, suка, такие. Человек вам suка важен. За то я вас и ненавидел, за то же я вам смертно завидовал и завидую — в вас Бог живёт, в тех, которые настоящие. Ёпта, Юрок, я всё сказал, канай ложись, а не то почикают нас. Не, погоди чуток. На мои похорона может статься, припрётся поп. Такой пузатый, жопа шире плеч, а ростом он с тебя будет. Узнаешь легко: у него на переносице шрам. И пальцы в рыжей шерсти, особенно на правой грабарке. Короче: когда он начнёт гундосить свои молитвы, Христом-богом прошу, Юрок, скрести на руках и ногах пальцы накрест, чтобы его еbuчие заклинания моей душе вреда не нанесли. И если заговорит с тобой, то ты, Юрок, в глаза ему не смотри ни в коем разе! Он гипнозёр, suка, даже цыганок завораживает! Лучше посылай его нахер, типа ты в евоного бога не веришь. А самое верное средство, это сунь руку в карман, да за конец держись, типа все евонные слова тебе до того самого места. Не менжуйся, в натуре, в таком деле оно не западло30. Всё, канай, ложись, а то я и вправду сил лишился. И это, Юрок, потом как-нибудь, помяни меня со своими комсомольцами. Ну, давай, беги!

И Валерка утомлённо закрыл глаза. Видимо длинная речь отняла у него много сил: лицо ещё сильнее осунулось, нос заострился, глаза ещё сильнее ввалились.

Я торопливо вернулся к своей кровати, поставил костыли так же, как они стояли до этого, и забрался под простыню: по жаркому времени года, одеяла лежали на прикроватных тумбочках. Прислушался: не помер ли Валерка? Нет, с противоположного конца палаты доносилось слабое, хриплое дыхание. Любопытно, что после неожиданного разговора, я не чувствовал ни малейшего волнения. Опасность? Да, осознание опасности было, но чисто умственное, не затрагивающее души. Я немного повозился на кровати, устраивая ногу в лубке, и неожиданно уснул. От волнения, наверное. Вскоре меня разбудили, и на каталке отвезли в процедурную. А в процедурной врач на пару с медсестрой, начали делать с ногой нечто очень-очень болезненное. Несмотря на новокаиновую блокаду, я тихонько скулил и плакал, стыдясь своих слёз. Вон, уркаган такие пытки претерпел, а я, комсомолец, на хирургическом столе, при хоть и местной, но анестезии, плачу.

Мне было страшно интересно, что там делают с моей ногой, но врач стоял неудобно, загораживая спиной злосчастную ногу, так что, ничего увидеть не получилось.

— А ты мужик! — уважительно сказал врач, завершив манипуляции, отирая марлевыми салфетками пот с моего лица — Когда правят кости, здоровые мужики воют, а ты только пару раз звуки издал. Силён! Слушай меня внимательно, герой: у тебя простой косой перелом, смещение было совсем незначительным, к тому же, без осколков. Пока полежишь у нас, понаблюдаем тебя, и, если всё будет благополучно, через недельку отпустим домой. Будешь лечиться амбулаторно. Как тебе такой план?

— Отличный план, согласен.

Не спится. Вчера почти весь день проспал, а вот наступила ночь, и не спится. Правда, вечером выдали таблетку димедрола, но я не стал её глотать. Обойдусь.

В голову лезут всякие мысли и мыслишки. Сначала путаные, потом лишние стали отсеиваться, и, наконец, во всю ширь возник вопрос: а зачем я, Елена Ивановна оказалась в теле Юрия? Есть ли какая-то цель, или её не было изначально? А может, цель должна появиться в процессе жизни?

Почти все попаданцы, о которых довелось читать мне, ставили себе целью спасение СССР. Были, правда, откровенные жулики, которые с самого начала начинали заколачивать бабло, окучивать баб, и вообще, устраиваться с полным комфортом. Хотя… надо быть откровенным, большинство «спасителей» СССР занимались исключительно тем же самым. Забавно… Многословно порицая хозяев жизни советской империи за привилегии, коррупцию, высокомерие и отрыв от народных масс, попаданцы добивались для себя особых условий, раздавали и принимали взятки, свысока смотрели на простонародье и совершенно не желали быть «с толпой». Их всех угнетала советская идеология, они все возмущались ограничениями советского общества… Они желали выделяться из «безликой массы плохо одетых людей», одеваясь в банальные джинсы, и прочие стандартные тряпки пошива польских и турецких швейных фабрик. Они дружно страдали от того, что советские люди живут «хуже», чем люди на Западе.