Он убил меня под Луанг-Прабангом - Юлиан Семенов

Он быстро поднялся с кровати и забарабанил в дверь ванной комнаты.

- Э, Файн! Ты не утонул?

- Да. А что?

Оттого, что он решил поехать за Сарой и привезти ее сюда, ему стало так радостно, как уже давно не было.

- Вылезай и приготовь нам что-нибудь перекусить. И выпить.

- Жрать на ночь?

- Скоро утро. Я привезу даму.

Файн выглянул из ванной. Длинный, нескладный, он обвернулся в белую короткую простыню и поэтому был похож на римского диктатора.

- Кого ты собираешься притащить?

- Сару.

- Уже началось?

- Что - началось?

- Сумасшествие. При чем здесь Сара?

- Она прилетела сегодня вечером с твоими коллегами женского пола. А завтра мы улетим домой. Сейчас я ее привезу.

- Ну хорошо, - сказал Файн, - только у меня туго с едой: какие-то орешки и пара банок консервов.

- Ничего. Сделай это красиво, и я привезу чего-нибудь.

- Ты решил помириться?

- Да, а что? - ответил Эд, зашнуровывая ботинки.

- Не передразнивай меня. Манера переспрашивать пришла ко мне от телевизионных дискуссий: когда я переспрашивал, у меня оставалось лишних десять секунд на обдумывание.

- Что ты мог обдумать за десять секунд?

- Чудак, - ответил Файн. - Глупый чудак, из секунд сложена история человечества. Пренебрежительное отношение к секундам - проявление примитивизма.

- Хитрый ты парень, а?

- Я умный, - ответил Файн и ушел к себе в номер.

- Слушай, - крикнул вдогонку Стюарт, - ты умеешь формулировать. Сформулируй раз и навсегда: что может дать семье счастье?

Файн вернулся, сел рядом с Эдом на краешек кровати и ответил:

- Я развелся с тремя женами, а от четвертой сбежал сюда. Могу тебе сказать точно: ни ты, ни я никогда не дадим счастье семье, потому что мы пускаем дым ноздрями, желая удивить мир. При этом мы хотим, чтобы жены нас понимали - во-первых, преклонялись перед нами - во-вторых, принимали все наши сумасшествия - в-третьих. А жене надо только одно: чтобы она со страхом высчитывала свои сроки и боялась только одного - не вовремя забеременеть. Тогда в семье будет счастье, потому что усталая женщина хочет спать, а не выяснять отношения.

- Ты скотина, Файн, - ответил Эд. - Ты злая, циничная скотина. Готовь стол, я через двадцать минут вернусь.

02.26

В баре по-прежнему гремела музыка. Сары за столиком не было. Эд увидел за тем столиком мадам Тань.

- Хэлло, Тань, - сказал он, - вы сегодня очаровательны. Где Билл?

- Мы договорились увидеться здесь, я немного опоздала, и его уже не было. А может быть, он еще не приходил.

Эд поманил кельнера.

- Да, сэр...

- Здесь сидела дама...

- Черная, с голубыми глазами?

- Да. Черная, с голубыми глазами. Это моя жена. Она ушла?

- Я не заметил, сэр. Сегодня что-то особенно шумно. Сожалею, я не заметил.

Кельнер видел, как эта голубоглазая, красивая дама ушла вместе с рыжим пилотом.

- Вы не знаете, где остановились журналистки?

- Сожалею, сэр, я не знаю, где остановились журналистки.

- Позвоните на аэродром и спросите от моего имени: вам ответят.

- Да, сэр...

Он отошел, и мадам Тань спросила:

- Вы сказали правду, что прилетела ваша жена?

Эд усмехнулся и молча покачал головой.

- Вы сегодня такой веселый.

- А вы - красивая.

Тань была красива необыкновенной, ломкой красотой полукровки: на смуглом лице сияли серые длинные французские глаза.

- Как мой мальчик? - спросил Эд.

- Билл прелесть.

- Вы его очень любите?

Тань удивленно посмотрела на Эда.

- Разве таких любят? - спросила она. - Таких жалеют.

- Это теперь называется "жалеть"? В таком случае пожалейте меня.

- Разве вас надо жалеть? Вы такой сильный человек...

- Вы обманываетесь, Тань.

- Нет. Просто вы не знаете про себя ничего. А ваши женщины не умеют понимать силу мужчин. Ваши женщины избалованы вами. Вы им дали равноправие, и это погубило их. И, конечно, вас.

- Это все философия, Тань. А правда заключается в том, что Билл моложе меня и сильней.

- Он маленький, слабый мальчик. Вы, европейцы, все понимаете не так, как надо. Вам кажется, что сила мужчины проявляется только в постели...

- Это неверно?

- Это слишком рационально, чтобы быть верным. Любовь - иррациональна, она должна быть отрешенной от плоти. Сила мужчины проявляется в том, как устало он говорит с женщиной, как он шутит, пьет чай, как он грустит, как он смущается случайной измены с другой...

- Вы действительно верите в то, что говорите?

- Зачем иначе говорить?

- Откуда у вас мои книжки, Тань?

- Я их взяла в библиотеке, когда узнала от Билла, что вы умеете писать.

- Вы тоже умеете писать.

- Видите, какой вы сильный, - сказала она, - вы не засмеялись надо мной, а добро пошутили. Вы умеете сочинять, а я - писать, это же разные вещи.

Подошел кельнер и, дождавшись, когда Тань кончила фразу, сказал:

- Вот номер телефона отеля, где остановились журналистки, сэр.

- Такой длинный номер?

- Я записал то, что мне продиктовали, сэр.

Эд поднялся.

- Я вынужден попрощаться с вами, Тань.

- Вы домой?

- Да.

- Подвезите меня.

- Пошли. Только я позвоню.

Он зашел в будку. В телефонных будках он всегда чувствовал себя приговоренным к смертной казни.

- Алло, - сказал он, услыхав сонный голос портье, - в котором номере остановилась миссис Стюарт? Соедините меня с ней.

Он слышал длинные гудки и думал: "Лежит и плачет, дуреха".

- Никто не отвечает, сэр.

- Сейчас ответят.

"Нельзя отказываться от прошлого, - продолжал думать он, - каким бы оно ни было. Даже если у нас с ней был час счастья, - а у нас были годы счастья, наши первые голодные годы, - я обязан расплатиться по векселю. Чего мне надо? Я выиграл по билетику из гардероба человека, который верно любит меня".

- В номере никого нет, сэр.

- Пожалуйста, поднимитесь в номер и постучите в дверь.

- Я посмотрел у себя, сэр. Ключ здесь, сэр. Прошу простить меня, сэр...

Опустив трубку, Эд почувствовал, как жарко в этом стеклянном колпаке.

- Все в порядке? - спросила мадам Тань, когда он вышел.

- В полном, - ответил он. - Пошли посидим еще немного, а?

- Нет того, куда вы звонили?

- Что-то я устал, Тань. Пошли сядем.

- Все европейцы устают оттого, что не знают, чего хотят.

- Я американец.

- Это не важно. Вы - белый.

- В общем, верно. А чего хотите вы?

- Спокойствия.

- Хотите выпить?

- Нет, спасибо.

- Закройте колени, у вас слишком красивые ноги.

- Я думала, что надо закрывать плохие ноги.

- Простите, Тань, - сказал Эд, - мне надо еще раз позвонить.

Он набрал номер аэродрома.

- Хэлло, это Эд.

- Хэлло.

- Журналистки улетели или остались ночевать?

- Несколько человек только что улетели в Бангкок.

- Сара Стюарт улетела, не помнишь?

- Твоя жена?!

- Однофамилица.

- Рейс отправлял Кегни.

- Спроси его, а?

- А он уехал.

- Ты не заметил - там была такая черная женщина? Голубоглазая, черная, высокая женщина?

- Черт их знает... Я их видел со спины, отсюда, из будки. У нее большой зад? Там была одна с задом громадным, как ракетодром.

- Нет, - ответил Эд, - у той ничего патологического.

- По-твоему - здоровый зад это патология?

- Нет, ну все-таки, - ответил Эд.

- Кажется, высокая черная женщина улетела...

Стюарт вытер со лба пот и медленно положил трубку на рычаг.

"Дура, - подумал он. - Истеричная дура. Конечно, она улетела! А что ей оставалось делать? Она прилетела ко мне, а я даже не позвал ее к себе. В конце концов она могла бы понять меня: я искал этой войны, чтобы найти в себе силу, а она отняла у меня последние силы. Она никогда не хотела понять меня: она живет по таблице умножения, интегралы не для нее. Ну и пусть... Пусть пеняет на себя..."

В дверях Эд столкнулся с Лэсли.

- Хэлло, Эд, - сказал он, - у твоего второго пилота сегодня великолепная женщина.

- Да? - рассеянно переспросил Эд. - Молодец. Ты куда - спать?

- Нет. Мы бомбим то же место, где катаетесь и вы.

- Ночью бомбить там с "фантомов" бессмысленно.

- Смысл не в том, чтобы разбомбить, а в том, чтобы попугать чарли, ответил Лэсли. - Пока, Эд.

- Счастливо...

02.44

Степанов и Кемлонг возвращались в пещеры.

- Ситонг, наверное, ищет меня.

- Нет. Он пошел на могилу. Он всегда заворачивает сюда, чтобы зайти на могилу.

- Какую могилу?

- Здесь убили его жену. Диверсанты во время бомбежки стреляли в людей из леса. Она должна была через месяц родить ребеночка.

"Когда есть дети, - вспомнил он слова Ситонга, - не страшно умирать: на земле останется твое семя".

- А ее брату, - продолжала Кемлонг, - оторвало руку, а он художник. И он теперь не может рисовать. - Кемлонг улыбнулась: - В детстве наши родители договорились, что я стану его женой.

- Почему же не стала?

- А мы не любим друг друга. Мы просто дружим. Он всегда шутит надо мной.

- Он тоже живет здесь?

- Да. Хотите, сходим к нему? У него красивые рисунки.