Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

Кто из влиятельных обозревателей или выразителей общественного мнения решился бы высказать это в 1980-х? Ретроспективный взгляд — это способ подчищать беспорядок, именуемый историей; слишком часто это утешение для любителей чистоты и аккуратности, рисующих симметричные узоры, когда пыль уже улеглась. Как правило, пока эта пыль все еще стоит столбом, никто не может с уверенностью сказать, чем кончится дело.

В связи с этим, полагаю, для многих образованных англичан сложившееся положение воспринималось как конец их влияния в стране и конец их языку как части этого влияния. Подобно латинизированным ранее кельтам, англичане подверглись «норманнизации». Это был единственный выход, единственный путь наверх. Воздействие на английский язык было жестким на протяжении по меньшей мере полутораста лет, и затем еще полтора столетия языку приходилось стараться изо всех сил, на этот раз не столько выживать, сколько поглощать, переваривать и впитывать полчища чужих слов. Они проникали со всех сторон, и необходимо было либо отклонять, либо покорять их, делать «своими», иначе французскому языку наверняка удалось бы подавить и уничтожить английский, отвергая любые претензии на главенство.

Когда же 300 лет спустя английский язык наконец всплыл на поверхность, он разительным образом изменился. Но сначала ему пришлось перенять многое у своего завоевателя, а потом найти способ победить его. Языку предстояло совершить то, что не удалось в 1066 году армии Гарольда Годвинсона.

Пока же на целых 300 лет король Гарольд стал последним англоговорящим королем, принесшим присягу на английском.

4. Противостояние

При Вильгельме английское государство стало владением Нормандии. Когда в 1077 году новый король повелел построить Белую башню на берегу Темзы в Лондоне, он тем самым провозгласил свою власть. Башня должна была сочетать в себе дворец, казну, тюрьму и крепость. По сей день Тауэр возвышается величественно и грозно, а охраняющие его откормленные и свирепые вороны словно воплощают собой неукротимую мощь последнего завоевателя Англии, принесшего с собой такой груз норманнского французского, что под угрозой оказались не только земли, но и язык страны.

Преемники Вильгельма продолжали его прямолинейную политику насильственного захвата. Люди Вильгельма заняли все высшие посты в государстве и церкви. Через 60 лет после битвы при Гастингсе монах и историк Вильям Мальмсберийский писал: «Среди пэров, епископов и аббатов сегодня нет ни одного англичанина. Приезжие обгладывают богатство и силу Англии, и нет конца невзгодам». Те, кто рискует, вооружившись более поздними свидетельствами, заявлять о неизбежности выживания англичан и их языка, пусть представят себе беседу с этим Рассудительным историком в начале XII века. Он-то непосредственно наблюдал, что происходит на поле боя, и отнюдь не был так уверен. Писал он на латыни. Английский же, столь великолепно проявивший себя до Норманнского завоевания, стремительно вытеснялся из обращения.

Одно из важнейших свершений английского языка заключалось в том, что на нем велись записи в «Англосаксонских хрониках», повествующие о значительных событиях, произошедших на протяжении шести столетий. В середине XII века эта основная функция языка, эта уникальная традиция доживала последние дни в аббатстве Питерборо. «Хроники» были написаны на родном языке, и равных им в континентальной Европе; не было. Англия уже тогда имела многолетнюю историю, описанную собственным языком.

Хроники велись в нескольких монашеских учреждениях. После завоевания записи постепенно прекращались, и хроники Питерборо были последними из уцелевших. В 1154 году один из монахов аббатства Питерборо записал, что пришел новый настоятель с французским именем Вильям де Уотервилль.

«Начал он хорошо, — сообщает монах. — Дай-то Бог, чтобы хорошо кончил». Эта последняя запись на английском языке ознаменовала конец шестивековой письменной истории. Древнеанглийский язык перестал считаться признанным и уважаемым языком письменности в собственной стране. История больше не принадлежала англосаксам, а их язык не имел значения для тех, кто смотрел на прошлое другими глазами. Чтобы уничтожить личность, можно лишить ее памяти; чтобы уничтожить государство, достаточно лишить его истории. Особенно; если история эта пишется на родном языке. Государственный статус английского языка остался в прошлом, преемственность была нарушена, и все события, формировавшие самосознание народа, так старательно сберегаемые в «Англосаксонских хрониках», потеряли свое значение. Письменный язык, некогда скреплявший все воедино, оказался выкинутым на обочину.

Но подобно кельтскому языку, который в V и VI веках, бесспорно, служил языком общения для подавляющего большинства жителей «Англии» (тогда это было скопление разрозненных и часто враждующих между собой королевств), после 1066 года языком народа остался английский язык. По некоторым оценкам, поначалу носители норманнского диалекта французского языка составляли не более 3–5 % населения. Римляне доказали, что подчинить себе громадные территории можно еще меньшим процентным соотношением, и во многих империях военная сила была непропорционально малочисленной: британцы в Индии, французы в Центральной Африке, ислам в Средиземноморье и на Востоке. Наступательный порыв отборных войск способен на стремительное завоевание, что в числе прочих доказали французские норманны. Ситуацию усугубило то, что у англичан практически не было вождей, лучшие воины были убиты, взяты в плен или бежали, а последний оплот на Севере в одиночку не мог соперничать с силами завоевателей. А завоеватели не знали пощады: подобно войску Чингисхана они несли с собой то, что можно выразить такими словами, как бедствие, опустошение, грабеж и разорение.

Язык оккупированного населения больше не принимался в расчет. Но этот язык будто сам по себе являлся движением сопротивления; он не только оставался средством общения, но и развивался, несмотря на железную руку норманнов, подавлявших и отталкивавших его от языка принятия решений, законов, речи придворных и священнослужителей. Любопытно, что в качестве «свидетеля» по этому «делу» можно «привлечь» грамматику (обычно редко кто приветствует такое обращение, однако в данном случае грамматика может представить полезные «улики»). Если она меняется, справляясь с новыми задачами, и если внутренний двигатель языка все еще в состоянии меняться и приспосабливаться сам по себе, несмотря на воздействие нового господствующего языка, то это прекрасное свидетельство того, что язык жив, хотя и на осадном положении.

Доктор Кэти Лоу отмечает, что, когда в X веке датчане и ведомые Уэссексом англичане начали торговать по всему Данелагу, взаимодействие двух чуждых друг другу языков привело к изменениям, оказавшим значительное влияние на то, как они говорили тогда и как говорим теперь мы. Она приводит в пример предложение Se cyning geaf blancan his gumum («Король дал лошадей своим солдатам»).

В этом предложении нет современного предлога to, означающего «кому» (солдатам): все построено на окончаниях слов; -um на конце gumum говорит о том, что существительное guma употреблено во множественном числе и является в предложении косвенным дополнением (по существу, -um здесь то же, что и предлог to). Множественное число для лошадей образовано с помощью -an, так что blancan — это лошади (точнее, лошадей). Проблема заключалась в том, что в процессе взаимодействия этих языков окончания стали восприниматься менее отчетливо. Так, вместо gumum (солдатам) могло получиться guman, как в простом множественном числе, а вместо his blancan (лошадей) — his blancum (лошадям). В итоге даже такое простое предложение могло звучать так: «Король дал своим лошадям; солдат». Разумеется, чем сложнее смысл, тем больше недопонимания. С этой и другими задачами справились подоспевшие на помощь предлоги.

Примечательно, что в XII веке этот процесс все еще продолжался. Стремление к ясности не угасало, особенно на Севере. В древнеанглийском на множественное число можно было указать различными способами. Примерно в это время все больше форм множественного числа образовывалось с помощью -s, как в случае с древнеанглийскими существительными. Например, naman (имена) преобразовалось в nam-es, names. Предлоги to, by, from (к, у, от) и другие все чаще выполняли функции прежних окончаний, а порядок слов становился более строго фиксированным. На смену длинному ряду слов, используемых в качестве определенного артикля, приходит the.

Итак, несмотря на статус официально не признаваемого языка и утраченную связь с письменным наследием, язык продолжал меняться. Он не только оказывал сопротивление языку-завоевателю, но и поглощал его, производя отбор и одновременно излечивая себя, словно покинутое раненое животное, в надежде на возможность рано или поздно возродиться.