Смерть старателя - Цуканов Александр

Выехали ранним утром. Ваня щебетал без умолку, словно скворец, его радовало всё: грунтовая дорога с клубами пыли, поселок Кулу, где они пообедали в столовой, длинный мост через широченную Колыму, серпантины Гаврюшина перевала, где приходилось отстаиваться в «карманах», пропуская встречные, идущие на подъем. Здесь по рассказам отца побилось немало водителей. Он показал вниз на остов одной из машин: «Тут десяток таких».

У родника попили воды, вскипятили чай на костре – снова радость, как и полосатый бурундучок, прикормленный на этой шоферской стоянке.

У поворота на Хениканджу встали на обочине. Цукан угрюмо смотрел на крыши домов, на разросшийся в этой узкой долине многоэтажный поселок.

– Ты бывал здесь?

– Два года баланду хлебал.

Донесся звон «била» – промороженного двутавра, которым поднимали утреннюю лагерную смену. Может быть, просто уронили трубу. Цукан сплюнул на пыльную обочину, словно открещиваясь от наваждения. Тяжко вздохнул, но ничего не сказал, понимая, что не передать, не выплеснуть ту желчь, которая растекалась внутри, если вспоминал начальника Берлага в Хеникандже капитана Зубко, самого лютого из лагерных начальников.

Переночевали в Сусумане. С утра припустил дождь, прогулку по городу и обещанную карусель в парке пришлось отменить. В кузове стоял трансформатор, нарушивший центровку машины, как пояснил отец, из-за чего пришлось ехать медленно. После затяжного перевала остановились, вышел из строя генератор. Цукан долго возился, матеря по-всякому современный автопром, пытался разобраться с причиной, но ничего сделать не смог. Он открыл в кабине верхний лючок, показал Ване, как нужно двигать вправо-влево привод щеток стеклоочистителя, которые без генератора не работали, как и фары.

Поначалу это приобщение к водительскому процессу окрылило. Ваня старательно двигал туда-сюда металлический шток, но через пару часов руки устали, на пальцах вздулись волдыри. Двигал то левой, то правой, а пальцы все одно горели невыносимо. Когда стекло заволакивало дождевой мутью, Цукан приостанавливался, смотрел укоризненно, и Ваня вновь принимался елозить щетками по стеклу.

Ехать без света нельзя. Заночевали в кабине под неустанный шум дождя. Едва рассвело, Цукан кривым стартером завел машину. Пока прогревался двигатель, располосовал тряпку, обмотал Ванины волдыри на руках: «Терпи, казак. Не стоять же нам сутки под дождем».

На автобазе в Кулу разобрали и отремонтировали генератор. Всю оставшуюся дорогу Ваня спал непробудно и не слышал, как выгружали на складе трансформатор, как нес отец к дому. Потом не раз рассказывал приятелям – Кахиру и Сашке Шулякову – о высоченных перевалах, погибших водителях, городе Сусумане, где он впервые смотрел телевизор в холле гостиницы.

Вскоре на техскладе Аркадий Цукан встретил Сергея Барабанова, который организовал старательскую артель и, вмиг рассчитавшись, как это делал не раз, уехал на прииск Бурный в Ягоднинском районе мыть золото.

Приехал на Колово в декабре. Анна Малявина закатила грандиозный скандал, поминая каких-то баб и его обещание переехать жить на Теньку, и что деньги ей совсем не нужны, что она лучше сдохнет, но денег от него теперь не возьмет и все прочее, гневное, что говорят в таких случаях обиженные подруги и жены. Аркадий уехал через три дня, оставив на этажерке стопку денег.

Ручей Игумен весной широко разливался, разделяя поселок Колово на две части: рудничную и колхозную. В центре – подвесной мост, по которому пацаны пробегали на спор за минуту, не держась за поручни-леера. Грузовики ехали вброд. Иногда застревали и тогда на подмогу вызывали гусеничный трактор. Школьники выходили смотреть, как бульдозер, взрыкивая мотором и выгребая из-под гусениц гальку, тащит груженую машину. Им виделось в этом нечто военное, боевое, как в кино, которое они могли смотреть много-много раз, и поэтому строили в распадке штабы и партизанские схроны, стреляли по врагам из деревянных пистолетов.

Другая сопка, что позади поселка, – крутая, вся в каменистых осыпях. Осенью она загорается от ярко-красной брусничной спелости. Рвали ее здесь всей школой, всем поселком, тарили в ведра и фанерные бочки из под сухого молока, а она все не кончалась, уходила под зиму, и ранней весной на проталинах они находили перемороженную ягоду и ели, размазывая красный сок по губам, или изображали раненых, пачкая лицо ярким соком. Есть еще одна приземистая сопка справа от ГОКа. Там, в дальнем закрытом от ветров распадке, хорошая крупная стланиковая шишка и бурая смородина. Туда пацанам ходить запрещают, а особенно лазить по старым шахтным выработкам и проходческим шурфам. Лазили по пугающе огромным этажам старого рудника, сложенного из крупных бетонных блоков зэками в сороковых. Здание в несколько этажей им кажется похожим на крепость, замок, дворец дракона, но никак не фабрику, где принимали, дробили, промывали руду и палили из карабинов по людям. Пополняли золотой запас страны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Золото всюду: в разговорах отцов и матерей, в газетах, в глазах, в приговорах судов. Первый раз Ваня работал на золоте в середине шестидесятых. Мать взяли поваром в рудничную геологоразведку на весь сезон. Ей было тогда за сорок, а ему только девять. Но большой парень, по общему мнению всех, кроме геолога, который любит поучать старателей, и особенно пацана. Но Ваня – казак вольный, привязал к палке стальную вилку и ушел бить ей, как острогой, вертлявых мелких усачей. Мечтал взять хариуса, а он, похоже, в Безымянный ручей не заходит. Далеко он не забегал, на нем вода и костер. Большие серьезные дядьки хвалят каждый раз вечером, когда черпают из бочки горячую воду для умывания, особенно бульдозерист Виталька Арифов, улыбчивый, озорной парень с наколками на груди и руках. В его словах много мути, как в ручье после паводка: «Неси, Ваня, шлюмки. Развода седня не будет, бугром буду я».

Ему не перечат. Изредка только инженер-геолог, да и то с опасливой выдержкой. Бульдозер тут все: сердце, мускулы и бесконечный гул жизни, который разносится по огромной долине с редким лиственничным редколесьем, распугивая наглых медведей и прочую живность. «Росомаха весной собаку у нас порвала в клочья», – вспоминает за ужином старатель Щебрин и смотрит пристально. – У нее когти длиннее, чем у медведя». Пугает. «А че пугать-то? – думает Ваня. – В больнице на Тракторном мужика видел, так ему косолапый скальп содрал в один мах. Слышал, как он жалился: “Руку вон перекусил, словно кость куриную”. Мне бы ружье! Как у геолога. Просил прошлый раз стрельнуть по банке, а он говорит, отдача большая».

Ружье есть у Володьки. Висит прямо в кабине бульдозера. «Тулочка, – как он пояснил. – Жаканом на шестьдесят шагов стальную бочку навылет». Но ему стрелять по банкам некогда. Даже в дни переездов, когда все отдыхают, разместясь в балке или на волокуше, он в кабине за рычагами своей «сотки». Однажды заглохла, старатели всполошились. Ходили кругами: «Ну чего там, Володь? Может, помочь…» А он тер ветошью промазученные ладони и стращал: «Хана вам, мужики!»

– Походной колонной по двое разберись. Ты, Щебрин, за вохровца будешь. Веди на Транспортный. Тут недалече, пёхом двадцать верст.

И не понять было: всерьёз он это или в шутку. Даже ужинать не пришел. Ночь июльская коротка, закат с восходом срастаются. Геолог сидит у костра. Переживает. Разведка разведкой, а план по золоту никто не отменял. «Хорошо шли, до ста граммов в сутки снимали, а теперь вот хана».

Работа, как в старательской артели: вверху грохот – металлический ящик, внизу проходнушка – длинный деревянный ящик, вдоль него маты резиновые. Вечером съем, взвешивание, составление акта. Три подписи. И так шаг за шагом вдоль русла ручья, что впадает где-то там далеко, за трассой Магадан-Сусуман в реку Омчук.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Однажды старатель Петр – молчаливый и страшный из-за своей густой бороды, дал Ване в руки лоток с песком после съема. «На-ка, пацан…» И он, подражая смывщику, стал осторожно крутить и вертеть в стоячей воде лоток-лодочку. А Петр, навалясь сбоку, поправлял: «Шибче крути, шибче». Геолог – начальник партии, совсем молодой и поэтому очень правильный, строгий, – укорил. Лоток с непромытым шлихом отобрал. Сломал песенку.