Превыше чести - Элеонора Раткевич

Обратная дорога была для Тэйглана сверх меры мучительной — и все же он предпочел бы, чтобы она длилась вечно. Чтобы никогда не наступил тот неизбежный день, когда ему придется взять за повод коня с мертвым всадником и безмолвно шагнуть навстречу тем, кто вышел встречать Анхейна — живого…

Тэйглан сотни и сотни раз отгонял от себя мысленные видения этого страшного мига. Но ни одно из этих видений не было и вполовину таким страшным, как страдание в глазах Мастера Поющих Дэррита, когда Тэйглан взялся за повод и молча опустил голову.

Анхейна отпевали всю ночь. Лишь к рассвету, как и велит обычай, остывший уже пепел погребального костра был закрыт землей. Когда солнце взошло, Тэйглан от горя и усталости был словно стеклянный… или это не он, а мир вокруг него такой хрупкий, твердый и холодный, отзывающийся равнодушным звоном на всякое прикосновение? Впрочем, какая разница, с ним или с миром случилось это странное превращение? В любом случае Тэйглан доведет свое дело до завершения, не дозволив себе ни малейшей поблажки — как не позволял все бесконечные восемь дней дороги из Шайла в Найгету. Войти в Немую Комнату — на редкость тяжелое испытание для Поющего… ну или так Тэйглан считал до гибели Анхейна. Теперь, после похорон друга, ничто не казалось ему слишком тяжелым.

Входить в Немую Комнату ему, однако, не пришлось. Даллена уже вывели наружу. Лицо его в ярком утреннем солнечном свете выглядело таким утомленным, словно Тэйглан в зеркало мимоходом заглянул… с чего бы это? Для найгери и уж тем более для Поющего ночь заключения в Немой Комнате, где невозможно ни слышать музыку, ни петь самому, бесспорно, была бы суровым наказанием — да только навряд ли человек этой ночью пытался петь или даже разговаривать с самим собой. Скорей уж эта усталость проистекает из недостатка сна. Даллен и в дороге засыпал последним, а просыпался первым, еще затемно — он и теперь не изменил этому странному обыкновению. Собственно, Тэйглан не мог бы с уверенностью сказать, а спал ли Даллен и вообще: во всяком случае, сам он Даллена не видел спящим ни разу. Хотя восемь суток совсем уж без сна… нет, это что-то из древних до неправдоподобия легенд, а вовсе не из обыденной жизни. Даже из такой жизни, где убивают Поющего.

— Ты готов? — резко спросил Тэйглан у пленника.

— А что, если я скажу «нет», мне дадут время приготовиться? — странно мягким голосом поинтересовался Даллен. Вот ведь рыбья кровь — иначе и не скажешь!

— Приготовиться тебе придется в любом случае, — отрезал Тэйглан. — А то вид у тебя… будто сей момент с мусорной кучи спрыгнул.

Упрямый рот раздвинулся в усталой улыбке.

— Это хорошо, — медленно произнес Даллен. — Можно ли мне будет убрать… вот это? — Он поднял руку, ухитрившись не брякнуть кандалами, и провел пальцами по своей восьмидневной щетине. — Я не привык прятать лицо.

Привык, не привык… кому какое дело до твоих привычек?! Не ради них тебе будут скоблить щеки, не ради них тебе дадут умыться. Просто нельзя осквернить Дом Песен присутствием немытой образины — довольно уже и того, что в него войдет убийца.

Разумеется, самостоятельно Даллен в кандалах не смог бы и лица умыть толком. Тэйглан и предлагать ему не стал. Он своеручно вымыл пленнику лицо и голову, своеручно же занялся и бритьем.

Под щетиной не было заметно, насколько пленник исхудал за время пути, — да Тэйглан лишнего к нему и не приглядывался. И того хватит, что за ранами Даллена смотреть пришлось, — недоставало еще и на него самого пялиться. Теперь только Тэйглан заметил в полной мере, как резко выступили скулы над запавшими щеками, как потемнели припухшие от постоянной бессонницы веки. Будь ты проклята, извечная привычка Целителя, сызмала вошедшая в плоть и кровь, — подмечать малейшие признаки болезни и усталости!

Покончив с щетиной Даллена, Тэйглан не стал откладывать лезвие. Все едино тем, что прикоснулось к убийце Поющего, никто после него пользоваться не будет — так и зачем осквернять еще один клинок? А ведь без бритвы или ножа так или иначе не обойтись. Попробуйте любым другим способом снять с кого-нибудь рубашку, не снимая кандалов!

Черную с недавно еще алыми, а теперь мутно-багровыми крестами смертную рубаху и повязки Тэйглан срезал аккуратными полосами, злясь на себя в глубине души. Давно надо было это сделать, еще в дороге. Рубаха хотя и не присохла к телу, но кровь, пот и дорожная пыль… может, сними Тэйглан с пленника это свидетельство правосудия, и раны его выглядели бы получше? А выглядят они скверно, ничего не скажешь. Твоя промашка, Тэйглан, и ничья иная. Как Младший Поющий и друг Анхейна ты был бы рад швырнуть убийцу посреди дороги, чтобы копыта двух сотен коней втоптали его кровь в белую сухую пыль, — но как Целитель ты был обязан…

Тэйглан почувствовал, как жаркая волна стыда краской заливает его щеки, и почти беззвучно выругался сквозь зубы. Что сделано, то сделано. И нечего укорам совести обманывать его. Повязки он Даллену накладывал всякий раз свежие. Эти раны не закрылись бы в любом случае. А что вид у них нехороший… вскоре это не будет иметь ровным счетом никакого значения. Даллен хотя и убийца, но не лжец. До Найгеты он доехал живым, как и обещал. А прочее сейчас уже не важно.

На сей раз Тэйглан не только промыл раны, но и умыл пленника — словно смертельно больного, который уже и шевелиться-то не в силах, а то и покойника… хотя — а почему «словно»? Даллен и есть покойник — самый настоящий.

— Надень, — сухо произнес он, протягивая Даллену синюю смертную накидку.

Даллен, не споря, продел в нее голову. Тэйглан аккуратно обдернул накидку у него на плечах, хотя нужды в том и не было.

— Вставай, — велел он. — Пойдем.

Все так же молча Даллен поднялся и последовал за Поющим.

Походка Даллена раздражала Тэйглана безмерно. Однако лишь на полпути Поющий сообразил, в чем дело. Босые ноги Даллена, даже и в кандалах, ступали так, словно его вела какая-то неслышимая мелодия, внятная лишь ему одному, и шел он, повинуясь ее ритму.

Чушь! Просто Тэйглан устал — устал от ненависти… столько дней провести бок о бок с убийцей друга… вот он и устал — а от усталости чего только не примерещится. Даже то, чего не может быть.

Посреди полной народа площади Даллен остановился.

— Иди-иди, — скривился Тэйглан. — Тебе не сюда. — Взяв Даллена за плечо, он слегка развернул его в сторону Дома Песен. — Тебе вот куда.

— Разве у вас казнят не на площади? — спросил Даллен с удивлением, которое мало чем отличалось от безразличия.

— А тебя и не на казнь ведут, — ответил Тэйглан и, не удержавшись, мстительно добавил: — Пока.

— Тогда куда? — прежним тоном осведомился Даллен.