Шантаж - В. Бирюк

«Самбийская ала» простояла на Самбии сто лет.

Сиё было моё первое знакомство с сим народом. Однако же весьма не последнее. Немалые нужды у Руси были на море Варяжском. И во всяких делах моих тамошних приходилося мне думать и об этих, в те поры — языческих, племенах. Предвидеть деяния их, кои и сами-то они по вздорности нрава своего и прежде бывшими меж ними неустроениями, предвидеть не могли. Не единожды довелось об эти «солнечные головы» свою собственную головушку ломати. А иначе никак — соседи же. Сам за них не подумаешь — на беду от них наскочишь. Да и их под беду подведёшь.

И вот сидит передо мной на полу наглая, битая, бритая, усатая, рыжая морда. Набитая под завязку кельтской вздорностью, балтским упрямством, готской доблестью и чисто прусским «кривайтским» религиозным фанатизмом. И как к нему подступиться? Как выдоить из этого придурка историю его короткой жизни? Короткой, потому как — только до сегодняшней ночи. Времени нет, инструментов нет, информации нет. Предложить ему, как волхву голядскому, сказочку рассказать? Не пойдёт: волхв — мудрец, а это… витинг. Нечто среднее между викингом и витязем. «Жизнь — за награбленное, честь — никому». Придурок — ещё и меч просит. У меня что, других забот мало, чтобы фехтованием сейчас заниматься? Честь ему, видите ли, сохранить надо! Честь — у честных. А у которых баб режут да детей малых потрошат — у таких может быть только… «благородная честь».

А, кстати… Факеншит! Нет данных. Но попробовать-то можно. Исходя из общих цивизационно-социологически-сакрально-родовых… и дыр с пыром… предположений.

— Перун не примет тебя в своих чертогах. Ты не будешь пить вино, и петь песни за одним столом с величайшими из героев. В лучшем случае тебе позволят убирать навоз за божественными свиньями. Раз они там пьют, то и закусывают. Ну не будут же герои гулять без закуски. Это ж не алкаши подзаборные. Следовательно, там, в вашем раю, есть хлев со свиньями и навозом. Или вы как мусульмане — свинину не едите? Тогда — будешь убирать за баранами. Там, в дерьме вечности, до самого Рагнарека — твоё место. Ибо Перун не садится за стол с бесчестными людьми.

— Ха! Что ты, вонючий слизняк из-под коры сгнившего дерева, можешь знать о чести витинга? Я — воин Перуна, а ты христианин — прах под ногами настоящих мужчин.

«Прах под ногами»… Ну, так это ещё уважительно. Не под копытами же. Рыжих меринов.

— Красиво говоришь, Фалет. Тогда, может быть, тебе знакомы такие руны:

«Эти камни в пылиПод ногами у насБыли раньше зрачкамиПленительных глаз»?

Не только «пленительных» — смелых, добрых, думающих… Человеческих. И твои там будут. Не будь так невнимателен к праху, витинг. Даже великому воину полезно смотреть под ноги. Но ты — не великий. Ты — бесчестный.

— Ха! И повторю тебе: ха! Смерть в бою — честь, смерть под пыткой — честь! И что ты, ничтожный сопляк из народа рабов, можешь сделать со мной, кроме смерти?

— Многое. Например, молча погрустить о твоём бесчестии. Или — громко объявить о нём. Я могу дать тебе возможность умереть с мечом в руке. Как ты хочешь. Или — не дать.

Расширение его зрачков от боли уже прошло, но теперь глаза и «сами собой на лоб лезут». Поговори со мною парень, поговори. И ты будешь целовать мне руки в припадке религиозной благодарности, пока я буду перерезать тебе горло.

— Ты попал, Фалет. Вы все попали. Но ты больше всех. Потому что дожил до разговора со мной. Ты попал в бесчестие, витинг. По самые ноздри твоей души. Посмотри туда.

Я ткнул большим пальцем себе за спину. Там Звяга с «горнистом» вытаскивали за ноги из-под стола тело зарезанного юноши. За ним по полу тянулась широкая полоса крови.

— В чертогах Перкунаса мне смешон гнев князей руссов.

Так, Николай не зря перепугался. Вид этого трупа сразу вызывает мысли о гневе князей. Почему-то. Это — позже. Сейчас — колем придурка.

— Разве я говорю о русских князьях? Я говорю о гневе вашего Перуна. Этот парень пришёл к вам, и вы взяли его в лодию. Как гостя. В ваш дом. Вы приняли его. Вы делили с ним хлеб и тепло костра. Как и положено по закону гостеприимства. А сегодня вы убили его. Вы убили гостя. Вы убили его подло, обманно, ударом в спину. Вы — бесчестны.

Теперь пришло и мне время сказать «Ха!». Парень, я поймал вашу логику! Я уловил вашу систему ценностей! А уж доказать, что ты — сволочь… «Ни ума, ни чести, ни совести — беспартийный».

Если ты умеешь отличать хорошее от плохого, если ты твёрдо знаешь, что есть «зло» и что есть «добро»… Хоть какое! И ты к этому «добру», к этому твоему хорошему — стремишься… Если на тебя одели узду законов, правил, приличий, обычаев, ценностей… То ты — взнуздан! И ухватить за эту уздечку — дело техники. Чем крепче ты веришь в истинность своего понимания, своего определения добра или зла, чем сильнее ты веришь в свою праведность, в свою доблесть и исключительность — хоть какую! — арийца или самурая, в несгибаемость или приверженность, в богоизбранность или сверхчеловечность, в исконную посконность… тем крепче вросла твоя упряжь в плоть твоей души. Ты взнуздан и осёдлан! И «мундштуки» твоей «правильности» рвут в кровь «губы» душе твоей! Бесчестный всадник в седле твоём. «Бесчестный», потому что — без твоей чести. Со своей, но не с твоей. А твоя «честь» для него — инструмент. Жестокие поводья на голове твоей, и тяжкий кнут для спины твоей, и острые шпоры для боков твоих. И только так. Ибо кони на конях — не ездят. Кони не садятся в сёдла, они в них только бегают. Седло — трон для обезьяны. Думающий по-лошадиному — не поедет верхом.

Ты — жил, ты — дышал, ты — думал. Чувствовал и оценивал. И этого уже достаточно, чтобы тебе было стыдно. «Человек? Виновен!» — это не от Иисуса, это от тебя самого, хомнутый сапиенс. Так вези же наездника своего. Двуногий мерин.

Труп старика-кормщика со спущенными штанами и перерезанным горлом во дворе. Это — по чести. Кормщик был, явно, нанятый. Слуга, простолюдин. Прирезать безродного нанятого работника — нормально. Несколько убитых мужчин и женщин из мирного местного населения — нормально. Смерды. Цены несуразные требовали. Труп выпотрошенного и освежёванного ребёнка на заборе под дождём. Нормально. Его дура-мать не хотела сказать, где спрятаны деньги мужа. Сама виновата.

Чего стыдиться? — Всё — нормально. В рамках воинской доблести и чести. Викингов, витингов, витязей.

Но этот юноша… От которого осталась здоровенная лужа крови… Он не похож на простолюдина. Или — на наёмного слугу. Он им равный. Где-то, как-то… Христианин не может быть равен язычнику. Но воинская доблесть не различает веры. А он пришёл к ним на лодию. И они его приняли как равного. Как гостя. Ладья для норманнов, варягов, руссов была вторым домом. Плавучим и последним. Похоже, и пруссы имеют сходные представления. А значит: «гость в дом — бог в дом». Убить гостя — стыдность, бесчестие, смертный грех.

— Я его не убивал. И не я привёл его на лодию. Перкунасу нет причин гневаться на меня.

— Ты плохо слышишь? Тебе не повезло — ты дожил до разговора со мной. Сейчас ты умрёшь. Я перережу тебе горло и отрежу ухо. Я запишу на бересте эту историю. Как вы убили в спину своего гостя. Сложу эти две вещи вместе и пошлю своего слугу в Новгород. Там живёт много ваших. Там у ваших — целая улица.

— Ха!

— Не хакай! Я знаю, что у вас нет своего письма. Но мой человек прочитает мою грамоту перед людьми твоего народа. И он будет повторять это каждый день. Каждое утро он будет приходить к жилищам твоих соплеменников, читать мою грамотку и показывать твоё ухо. Пока все в Новгороде не запомнят слово в слово. А потом ваши купцы вернутся в вашу землю. И повторят написанное мною. И перед вашими князьями, и перед витингами, и перед жрецами. Великий Криве-Кривайто не будет молиться за тебя под священным дубом. И твои родственники будут выть и плакать, разрывая на себе волосы и одежды. От злобы на тебя, от позора, который ты навлёк на свой род. Все соседи твоего дома — отвернутся от них. И ваши мужчины, витинг Фалет из рода Витавоев, погибнут в ссорах с соседями. А женщин погонят греть постели настоящим витингам — не таким как ты. Тем, кто знает, что такое честь. Ваша честь, витинг. Ты убил не юношу-христианина, ты убил свой род.

— Глава 115

Ну, вообще-то да. «Какой-то прадед накосячил, а правнуки отмыться не могут». Так это — мирная ситуация. В среде миролюбивого, законопослушного и безоружного населения. А у пруссов — мира нет. Владетельные господа вооружены и постоянно воюют друг с другом. Род, потерявший честь, выпадает из круга равных. Становиться изгнанным родом. «Общественное мнение» порицает парию, и «порицание» выразится в стуке мечей, поджогах, коно- ското- рабо- и жёно-крадстве… Даже если его род сильнее любого из соседей, он не сильнее их всех. Стая голодных собак валит одинокого медведя. Племенные князья не могут установить твёрдый порядок, и единственное, что сдерживает бесконечную вендетту с примесью грабежа и охоты за наложницами — верховный жрец, «Великий Криве-Кривайто». Но бесчестье… Никто не вступится.