Дар Шаванахолы. История, рассказанная сэром Максом из Ехо - Макс Фрай

— Смешиваешь, — согласился сэр Шурф. — Но с чего ты решил, будто меня это должно раздражать? Конечно, ты вносишь в жизнь хаос. И лично на меня это действует освежающе. Прежде, то есть, когда ты еще не жил в Ехо, мне было гораздо труднее найти подходящий способ как следует встряхнуться. Разнообразные зелья — удовольствие не для каждого дня; прогулки по Темной Стороне — тем более. А теперь и искать не надо. Ты обычно сам меня находишь. За что тебе, конечно, большое спасибо.

— Ну надо же, — обрадовался я. — Так тебе это нравится? А я-то шел сюда с намерением пообещать пореже попадаться тебе на глаза. Чтобы ты не очень мучился. Но, получается, не надо?

— Совершенно ни к чему, — серьезно подтвердил он.

— Тогда пошли завтракать.

— Все, что я могу сделать в сложившейся ситуации — это пойти с тобой обедать, — твердо сказал сэр Шурф. — При всем моем уважении к твоим бесчисленным причудам, сэр Макс, послеполуденная трапеза завтраком считаться не может.

Фантастический он был тогда зануда. Меня это совершенно завораживало.

— Слушай, а почему ты никогда не рассказывал мне о Незримой Библиотеке? — спросил я, когда нам принесли еду. — Она же в моем Мохнатом Доме была, оказывается.

Сказал и тут же прикусил язык. Заводить такие разговоры с Шурфом Лонли-Локли совершенно не следовало — если уж мой подвал стал убежищем для призраков-библиотекарей. Я конечно, был уверен, что, в случае чего, грудью встану на их защиту, а все-таки лучше было бы избежать такой необходимости.

Но Шурф, к счастью, смотрел в тарелку, а не на меня, поэтому не заметил моего смятения. Равнодушно пожал плечами.

— С тем же успехом ты мог бы спросить, почему я никогда не рассказывал тебе о невидимом королевском дворце на дне Хурона, летающем мече Лайли Аккитхерро Чиойджи, который после смерти хозяина совсем спятил, сбежал от наследников и теперь стрижет одиноких прохожих на северной окраине Левобережья, или о Бахтынде Говорящей Булочке, которая любит тайком забираться в чужие хлебницы и пугать людей своим низким басом. Мы не так долго знакомы, чтобы я успел пересказать тебе все завиральные городские байки, которые слышал на своем веку. Тем более, что чувство иерархии, о котором ты давеча столь страстно говорил, подсказывает мне, что есть гораздо более интересные темы для разговоров.

— Так Незримая Библиотека — это просто завиральная байка? — спросил я. И невинно добавил: — Надо же, а я в нее сразу поверил.

— Неудивительно, — согласился Шурф. — В свое время я и сам сразу в нее поверил. И упорно верил, пока не получил надежные доказательства обратного. Сейчас, задним числом, я понимаю, что это было одно из самых горьких разочарований моей жизни. Мне было чрезвычайно приятно думать, что Незримая Библиотека существует, и я, конечно, надеялся, что рано или поздно до нее доберусь.

Я окончательно пожалел, что завязал такой разговор. Думал, это будет весело — слушать, как Шурф пересказывает жалкое подобие истории, которую я знаю из первых рук, изображать почтительное внимание, задавать идиотские вопросы, и все в таком духе. Но вместо смеха меня теперь терзало желание немедленно все ему выложить. Спасти Шурфа Лонли-Локли от самого большого разочарования его жизни — о подобной ситуации до сих пор можно было только мечтать. Это был бы жест беспредельного милосердия и одновременно демонстрация собственной осведомленности — великий соблазн. Однако безопасность библиотекарей, конечно же, перевешивала все прочие соображения. Похоже, сэр Джуффин заблуждался на мой счет. У меня все-таки есть пресловутое чувство иерархии. Просто я им очень редко пользуюсь.

— А кстати, кто тебе рассказал про Незримую Библиотеку? — поинтересовался Шурф. И поспешно добавил: — Можешь не отвечать, если это противоречит твоим этическим принципам. Мною руководит вполне праздный интерес к источникам и путям распространения городского фольклора.

Пока он витийствовал, я успел сочинить вполне качественную легенду. И небрежно ответил:

— Да ну, какие этические принципы. Какой-то старичок вчера ночью в трактире рассказал. Очень словоохотливый попался. Домочадцы, небось, от его баек давно устали, а тут такой прекрасный я в поисках развлечений. Отвез тебя домой и отправился праздновать окончание восьмого тома Энциклопедии Мира, вернее, заливать горе…

— Погоди, а почему ты не поехал в книжную лавку? Я же рекомендовал тебе несколько.

— Так за полночь уже было, — напомнил я.

— Ну да. Самое время отправляться за книгами. До обеда книжные лавки обычно закрыты, зато всю ночь напролет там двери нараспашку.

— Потрясающе, — вздохнул я. — Что ж ты вчера не сказал?

— Прости. Был совершенно уверен, что ты и сам знаешь. Некоторые вещи кажутся настолько очевидными, что в голову не приходит липший раз их обсуждать. Небо — сверху, земля — снизу, ходить следует, поочередно переставляя ноги, еду — класть в рот, детей — не бить, отправляться в книжные лавки — по ночам.

Я был чертовски рад, что он принял моего наспех выдуманного болтливого старичка за чистую монету и даже не стал уточнять название трактира, где мы якобы беседовали, а потому не выступил С пламенной речью в защиту прыжков на одной ножке как вполне легитимного способа передвижения. Хотя, конечно, следовало бы.

Потом Шурф отправился в Дом у Моста, а я остался в «Обжоре Бунбе» с кувшином камры на столе и здоровенным камнем на сердце. «Одно из самых горьких разочарований его жизни, — думал я. — Ну надо же. Вот бедняга».

Единоличное обладание тайной Незримой Библиотеки оказалось вовсе не таким большим удовольствием, как я себе представлял.

К вечеру, впрочем, настроение мое исправилось — во многом, благодаря мемуарам Гохиэммы Фиаульфмаха Дрёя, первого йожоя в истории Укумбийских островов и, следовательно, всего Мира, поскольку ничего хотя бы отдаленно напоминающего институт йожоев нет больше ни в одной культуре.

Йожой — это укумбийский заклинатель бурь. Йожой непременно должен быть горьким пьяницей; это условие необходимое, но не достаточное: мало кто из пьяниц может стать настоящим йожоем.

Гохиэмма Фиаульфмах Дрёй, первый йожой, сделался таковым, если верить его мемуарам, совершенно случайно. Особого пристрастия к выпивке он не имел, но однажды по воле случая оказался на совершенно пустом корабле с большим запасом бомборокки и без единой крошки провианта. Бедняга провел в открытом море несколько дюжин дней; воспоминания его об этом периоде, мягко говоря, несколько размыты. Но факт, что в конце концов он сумел как-то договориться с морем и ветрами; во всяком случае, сотни свидетелей видели, как огромная волна принесла и аккуратно поставила на берег корабль, на палубе которого валялся до изумления пьяный Гохиэмма Фиаульфмах Дрёй. Будучи в тяжелом похмелье, он объявил себя великим заклинателем бурь, а проспавшись, стал собирать учеников. Принимал всех, кто приходил с собственной лодкой и запасом выпивки или деньгами на оплату этих расходов, поскольку учебный процесс выглядел следующим образом: желающего стать йожоем вывозили далеко в открытое море, там спускали на воду лодку, тяжело груженную спиртным, и оставляли беднягу на произвол судьбы. Выживал в такой непростой ситуации примерно один из дюжины, и уж он-то возвращался домой настоящим йожоем, умеющим договориться с любой бурей. Все сходились во мнении, что это очень неплохой процент. Капитаны пиратских кораблей — иных на Укумбийских островах попросту нет — быстро смекнули, что к чему, и тогда желающие принять в свою команду йожоя выстроились в очередь. Заклинателей бурь по сей день гораздо меньше, чем охотников дать им работу. Все укумбийские пьяницы мечтают стать йожоями, но мало кто решается попробовать, а ведь надо еще сколотить какой-никакой капитал, чтобы оплатить учебу.

Гохиэмма Фиаульфмах Дрёй несколько лет обучал новых йожоев, потом заскучал, передал дело своему любимому ученику, благодаря стараниям которого этa прекрасная традиция сохранилась до наших дней, а сам, следуя не то призванию, не то амбициям, отправился в Ехо, где основал Орден Пьяного Ветра. Этот Орден, как ни удивительно, просуществовал примерно полторы сотни лет прежде, чем естественным образом развалиться по причине беспробудного пьянства всех без исключения Магистров и послушников. Великий Магистр, впрочем, жил еще долго и, похоже, вполне счастливо — бросил пить, женился, вырастил шестерых сыновей, разбил огромный сад, собрал выдающуюся коллекцию флюгеров и заодно написал мемуары, которые теперь, восемьсот лет спустя после его смерти, стали букинистической редкостью и стоили, как не слишком подержанный амобилер. Впрочем, я счел эту трату одной из самых разумных в своей жизни — книга оказалась даже более захватывающей, чем самые интересные статьи Энциклопедии Мира, а мне только того и требовалось.