Всего одна жизнь - Артем Гай

— Двумя голосами мы решили уже курить сегодня по всей квартире, — говорит мама.

У нас две небольшие комнаты и три злостных курильщика. Потому мы курим обычно только на кухне.

Звонил ли я? Вновь набираю номер. Протяжные гудки.

— Да?

Кладу трубку.

— Закуривай, Володя. Такое у нас не часто бывает. — Отец протягивает мне папиросы. — Или, может быть, ты бросил?

Я пытаюсь сунуть папиросу в рот и попадаю не сразу.

— Что случилось? На тебе лица нет, — откуда-то издали доносится голос отца.

— Лицо — это мелочи, — выдавливаю я, с трудом прикуривая от спички.

Потом мы садимся — я, отец и мама — и молча курим.

— Оля вышла замуж.

Отец растерянно смотрит на меня. На мамином лице я замечаю страдание — как зеркало, вероятно, отражающее выражение моего лица.

— Как же это… — тихо говорит она.

Утром иду на Фонтанку к Олиному дому. Зачем? Непонятно. Поворачиваю назад, сажусь в автобус и еду к Сергею. С седьмого класса мы были с ним вместе. Вместе играли в футбол и ездили в альпинистские лагеря. Вместе готовились к экзаменам. Вместе переживали Сережину первую любовь. Летом после десятого класса мечтали, как будем жить под одной крышей у черта на рогах и яростная пурга будет кидаться на наш бревенчатый дом. И, помогая друг другу, мы будем в нашей жалкой операционной на краю земли делать фантастические операции во славу Человека, Науки, Медицины. Ничего мы не знали, ни человека, ни медицины. Появилась Оля. Серега занялся терапией, я стал хирургом. Школа умчалась в прошлое, как родной полустанок, на котором не останавливается наш скорый. «Такой уж путь. На счастье ль, на беду, но, выехав за первый дачный пояс, не выскочишь, раздумав, на ходу…»

Сережина мама встречает меня радостно. Сына ждут со дня на день. Сереги еще нет!

— Не опасно лететь на ТУ-104? Ты же знаешь, Володя, это так далеко — Камчатка!

Я успокаиваю ее:

— Это так же безопасно, как ехать автобусом от Невского до вас. Даже безопаснее.

Она смеется.

— Я так рада снова видеть тебя. Проходи.

Но я извиняюсь и ухожу. У нее сейчас такое же настроение, какое было у моей мамы за несколько часов до моего приезда, — предчувствие и ожидание.

На улицах удивительно многолюдно. Будто в Ленинграде никто днем не работает. Меня несколько успокаивает и вместе с тем раздражает эта толчея. Что же делать? Так невозможно. Нужно что-то делать! Нескончаемая вереница незнакомых, ненужных мне женских лиц! Громадный город… Кто такой Саша? И вообще, что я здесь делаю? Сесть на самолет и — один плюс восемнадцать плюс один — через двадцать летных часов я дома. Ваня, Муся… Лора не успела еще уехать… Таня, виварий… Туманные очертания гор по утрам… И с каждым днем «Хижина дяди Шмары» все глубже будет погружаться в зелень самых старых в городе деревьев, окружающих ее. Я останавливаю такси.

— Агентство «Аэрофлота».

Около улицы Марата небольшой затор. Я зачем-то нервно смотрю на часы.

— Торопитесь?

— Очень, — говорю я и вспоминаю лицо и смех Сережиной мамы.

Я не могу лететь. Это жестоко. У агентства расплачиваюсь с шофером и отправляюсь в объезд по всем своим друзьям. Оказывается, я хочу узнать подробности об Оле. Кое-что мне удается узнать: со своим будущим мужем она уехала в Мурманск, к его родным. Будущим!.. Вероятно, порой природа человеческая неподвластна сознанию. Я вдруг, как на трудном восхождении, приобретаю второе дыхание. Всегда будущее наше!

Я покупаю на Московском вокзале билет до Мурманска. Потом не без труда узнаю у одной из Олиных подруг ее мурманский адрес. Домой прихожу поздно вечером. Меня ждут. Садимся за наш неизменный вечерний чай. Отец рассказывает о своей работе, об общих знакомых. Я говорю, что завтра уезжаю в Мурманск.

— Во сколько? — деловито спрашивает отец.

— В четыре, — отвечаю я.

В одном купе со мною едет русый парень с женой и девочкой лет восьми. У парня простое курносое лицо и обходительные манеры. Жена у него некрасивая, но очень симпатичная женщина. Девочка тихая и серьезная. Она или читает, или, напевая под нос, играет со старой куклой.

Я сосредоточенно смотрю в окно на мокрые майские ландшафты Севера или так же сосредоточенно курю в тамбуре, тупо уставившись в пыльное стекло. Во мне нет ни единой мысли. И с каждым часом, отдаляющим меня от принятого решения и приближающим к встрече с Олей, все больше меркнет надежда и все меньше смысла вижу я в этой поездке. «Надо поставить точку над „и“, — говорю я себе в который уже раз. — Надо сделать нечто решительное, последнее, прежде чем Оля уйдет от меня навсегда». Это и есть мое решение. Это та единственная мысль, которая, зародившись в мой первый страшный отпускной день в Ленинграде, втолкнула меня в экспресс, мчащийся на Мурманск.

— Из отпуска? — сочувственно говорит мой сосед по купе.

— Не совсем, — уклончиво отвечаю я.

Меньше всего мне хочется сейчас разговаривать.

— Ага, — понимающе кивает парень, словно проникнув разом в тайники моих переживаний, вытаскивает из сумки бутылку вина и молча разливает в два стакана.

— Андрей… — укоризненно говорит жена и виновато улыбается мне.

— Видишь, товарищ расстроен, — строго говорит Андрей и подмигивает мне. — Все образуется!

Он чокается с моим стаканом и ждет. Андрей рассказывает, как хорошо было у Черного моря, как ворчала на него жена за каждую бутылку вина…

— Слушайте его!

…Как хорошо у них в Мончегорске и какая у них хорошая квартира. Я узнаю, что девочка — не его дочь, а ребенок жены от первого брака, что только полгода назад он вышел из больницы после тяжелой травмы.

— Знаете, думали, что он не сможет ходить, — с тенью еще неизжитого страха говорит жена.

И вдруг я представляю себе, какая непростая жизнь у этого парня, сколько было в ней путаницы и просто физической боли… Как хотел бы я, чтобы у меня было такое же открытое лицо и такая же улыбка! Мы допиваем с Андреем вино и идем курить в тамбур. На душе светлеет, будто свежий ветер выдул оттуда позавчерашний тяжелый туман.

Просторный Мурманский вокзал без неизменных транзитных пассажиров, восседающих на своих мешках и чемоданах у каждой незанятой буфетом стены, приятно поражает меня. Чистота и спокойствие, царящие здесь, вселяют почему-то веру в успех моего дикого предприятия. Я останавливаюсь у родственников Андрея в старом бревенчатом доме на проспекте Ленина.

Холодный, совсем не весенний ветер скачет по обмерзлым лужам, по замшелым кочкам, напоминающим прибитых холодом лягушек. Я брожу и брожу по городу, представляю свой завтрашний разговор с Олей. Сумрачные холодные окраины северного города успокаивают. Я даже расстегиваю пальто, впуская под него промозглый сырой норд. В дом на проспекте Ленина мне не хочется возвращаться. Там светло и тепло в небольших заставленных комнатах. Там симпатичные чужие люди будут стараться, чтобы мне было хорошо. Там нужно будет разговаривать…

Необходим план на завтра. С утра я занимаю пост у кинотеатра на Ленинградской улице, напротив дома, где остановилась Оля. «Не Оля, а он с Олей», — раздраженно говорит кто-то внутри. Плевать! Никого еще не существует. Они у его родных, еще не женаты… Мне вдруг хочется завыть от стыда и боли, бежать отсюда и скрыть эту поездку от самых близких мне людей. Но все тот же пронизывающий ветер с сурового моря спасает меня. Я застегиваю пальто, поднимаю воротник…

На следующий день, едва успев занять свой пост у кинотеатра, я замечаю Олю. Она быстро идет по противоположному тротуару. Я перебегаю дорогу и иду ей навстречу.

— Володя?! Что ты здесь делаешь? — чуть слышно говорит она.

— Здравствуй, Оля. Я за тобой… Уедем отсюда… — Я совершенно ничего не соображаю. Не помню. Не знаю. Передо мною вроде бы та же Оля, но совсем другая. Красивая чужая женщина.

— Куда уедем?.. Володя, извини… Видишь, меня ждут… — Оля, как всегда, первой приходит в себя. Как всегда… Как раньше, после поцелуев на набережных, в парке, в подъезде на Фонтанке…

— Кто ждет? — глупо бормочу я.

— Давай встретимся в вестибюле кинотеатра в… пять. Хорошо? — быстро говорит она.

Я не успеваю ответить, не успеваю сообразить, а она кивает мне и уходит. Я вижу, как она подходит к какому-то офицеру и они идут дальше вместе. Офицер оборачивается, смотрит в мою сторону. («Старый знакомый», — наверное, говорит ему Оля…) Они скрываются за углом на площади. Из кинотеатра доносится музыка.

До пяти часов я окунаюсь в какой-то океан мути. Бешеная злость сменяется усталостью и безразличием, а затем приходит решение плюнуть на все и уехать. «Встретимся в пять…» В ее голосе была растерянность и нерешительность. «Встретимся, — решаю я. Иначе на черта было ехать…»