Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллманн

В Арзамасском уезде губная изба существовала как минимум с начала XVII века, но самые ранние из сохранившихся судебных дел относятся уже ко времени упадка губных учреждений. И здесь мы видим все ту же схему, что и на Белоозере: роль персонала губной избы сведена к решению логистических задач, а руководит процессом воевода. Источники показывают, что, например, губной староста и воевода стольник А. Любавский вместе допрашивали главного свидетеля в Кадоме в 1685 году[82]. Воеводы также посылали своих подьячих, стрельцов и пушкарей для выполнения подобных задач. Во всех городах региона судебные дела рассматривались в съезжей (воеводской) избе. Рассмотренные случаи Белоозера и Арзамаса ясно показывают, что воеводы и губные старосты следовали процедурам и нормам, единым для всего царства. Исследование В.Н. Глазьева о Воронеже подтверждает наш вывод. Таким образом, судебная система предоставляла выгоды обеим сторонам: местные сообщества получали защиту от преступности, а государство устанавливало свой контроль над применением насилия.

Церковь и землевладельцы

В принципе уголовные преступления должны были находиться в юрисдикции воевод и губных старост. На практике, однако, это было не вполне так. Например, церковь со времен Киевской Руси обладала широкими иммунитетными привилегиями, которые иногда распространялись и на область уголовного права. Подобным образом и землевладельцы могли следить за законом и порядком среди своих крестьян, в некоторых случаях переступая черту, за которой разбирались уже уголовные преступления.

Население было подсудно церкви по религиозным вопросам, круг которых определялся византийской моделью и включал семейное право, заключение брака, развод, изнасилование, наследование и приданое, а также ереси[83]. Кроме того, церковь обладала властью разбирать иски между представителями духовенства. Наконец, церковные институты располагали широким судебным иммунитетом для зависимых от них людей (крестьян, церковных слуг) в отношении вмешательства государственных чиновников и уплаты судебных пошлин при разборе мелких преступлений и различных споров. Для руководства своих судей церковь унаследовала корпус канонического права византийского происхождения, от которого в ходе своей эволюции юридическая система Московского государства со временем почерпнула образцы судебного процесса. С тех пор как московские великие князья, начиная с XV века, упрочили за собой верховенство в области борьбы с криминалом, церковь и государство настолько тесно сотрудничали в области уголовного права, что это позволило крупному историку церковного суда М. Горчакову охарактеризовать церковный судебный аппарат как дополняющий и расширяющий царскую власть[84].

Усложняет ситуацию то, что в истории Московского государства никогда не существовало церкви как единого института. Церковные институты от патриарха до епископа и монастырей обладали на своих землях иммунитетом не только к суду монарха, но также и к суду друг друга. Например, епископы могли жаловать монастырям иммунитет от своих собственных налогов и суда[85]. Впрочем, существовало одно правило, применявшееся практически без изъятий: оно заключалось в том, что уголовные преступления исключались из любой церковной юрисдикции – в формулировке иммунитетной грамоты 1625 года «опричь разбоя и душегубства и татьбы в поличных и смертных и кровавых дел (sic!)». Соответственно, церковные крестьяне должны были платить налоги и нести повинности для обеспечения губных изб на местах[86].

На протяжении всего московского периода церковные соборы (1551 и 1667) и деятельные патриархи Филарет и Никон увеличили власть церкви, особенно в защите ее права судить духовенство во всех делах. Стоглав (1551), например, утвердил право священнослужителей быть подсудными только церковным судам, предложил регулировать систему совместных судов в тех случаях, когда духовенство имело тяжбы с мирянами, и попытался установить иерархию церковных судов, в центре которых стоял бы епископ и которые ведали бы религиозными преступлениями и спорами между мирянами, зависимыми от церковных учреждений[87]. В XVII веке государство создало Монастырский приказ, чтобы упразднить иммунитетные привилегии монастырей и судить все (кроме религиозных) преступления духовенства и его зависимых людей, однако по жалобам церкви он был расформирован в 1677 году. А в 1669 году, в пандан публикации Новоуказных статей, церковь выпустила новые правила, которые вводили определенный церковный надзор в светском суде. Клирики или монахи, привлеченные к криминальному процессу в качестве обвиняемых или свидетелей, допрашивались не светским судьей, а представителем патриарха. Если священнослужитель-ответчик отказывался от признания вины перед лицом серьезных доказательств, то его сначала лишали сана и лишь потом отсылали в светский суд. Соответственно, и Новоуказные статьи отразили именно такое понимание закона. В 1697 году особенно жесткие процессуальные нормы для применения в патриарших судах были определены для клириков, которых обвиняли в участии в расколе[88].

После смерти патриарха Адриана в 1700 году Петр Великий начал объединять церковные суды вокруг восстановленного Монастырского приказа, который занимался судебными делами духовенства и владельческими правами церкви на землю. В Духовном регламенте 1721 года он провозгласил создание Синода – централизованного органа управления церковью коллегиального типа, состоявшего из 12 иерархов. Синод осуществлял судебную власть в большинстве традиционных областей (власть над духовенством, вопросы веры и ереси, отдельные стороны семейного права) и сохранял контроль в основных вопросах над церковными, в том числе монастырскими крестьянами. Уголовной юрисдикции государственных судов было подчинено все население, кроме духовенства, и даже преступления, ранее считавшиеся религиозными, в частности из сферы семейного права, где было задействовано насилие (похищение для заключения брака, изнасилование, принуждение землевладельцем зависимых людей к сексуальным отношениям, инцест), были переданы в светские суды[89].

Таким образом, монастырские, епископские и патриаршие суды могли разбирать широкий круг преступлений, связанных с церковью и совершенных лицами священного сана и церковными зависимыми людьми. Среди сохранившихся дел имеются случаи применения незначительного насилия и кражи, конокрадство, гадание, пьяный дебош, воровство платежных книг монастырским келарем, ножевая стычка не до смерти между двумя монастырскими старцами, нападение монастырских крестьян друг на друга и сбор пени за преступника, взятого на поруки[90]. Иерархи регулярно судили дела об изнасилованиях, хотя этот вид преступления разбирали и светские суды[91]. В церковных судах в ходу были те же процедуры и даже сборники законов (лишь крестоцелование и принесение клятвы лицам духовного сана были запрещены), что и в их светских аналогах. В 1609 году в Николо-Коряжемском монастыре (Сольвычегодский уезд) использовалась состязательная форма процесса – участники тяжбы дали показания и согласились целовать крест, но им удалось уладить дело до крестоцелования. В Соловецком монастыре при расследовании воровства из монастырской казны в 1646 году, напротив, использовали розыскной процесс, как в случае с уголовными преступлениями, включая допрос и осмотр улик[92].

Церковные суды, несмотря на неприязнь к телесным наказаниям и запрет государства на применение пыток вне государственного суда, использовали и то и другое. А.П. Доброклонский выяснил, что в практике монастырского суда в Солотчинском монастыре в XVII веке рассматривались уголовные дела (включая убийство) и применялись пытки. Георг Михельс доказывает, что применение насилия епископами в обращении со своими подчиненными было обычным делом, в том числе и в судебных вопросах. Но церковные институты также улаживали уголовные дела миром (что было противозаконно), дабы избегнуть государственных судов и возможного наказания. Так, в 1551–1552 годах игумены двух монастырей заключили мировую, «не ходя на суд перед губные старосты, по государеве царевой грамоте», в убийственном деле, где были замешаны крестьяне из двух их владений. В 1642 году монастырский крестьянин был обвинен в убийстве крестьянина другой монастырской деревни, и дело тоже кончилось миром, поскольку они хотели избежать суда новгородского воеводы[93].

Церковные суды также обращались к светским судам в уголовных делах. Так, в 1579 году староста одной из деревень, принадлежащей суздальскому Покровскому монастырю, просил воеводу расследовать крупномасштабное нападение на деревню; в 1625 году архиепископ Тобольский передал дело между боярином и сыном боярским в Приказ Казанского дворца в Москве; в 1640 году два священника решили миром убийственное дело в воеводском суде; в начале 1640-х тобольский воевода судил кражу церковной утвари слугой другой церкви и убийство, совершенное монастырским крестьянином[94].