Герман Геринг. Железный маршал - Борис Вадимович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карин так описывала их бегство:
«Сначала мы выехали из Мюнхена в Гармиш на автомобиле друзей. На их вилле мы оставались несколько дней, пока не стало известно, где мы находимся. У дома начали собираться люди, устраивать демонстрации и кричать «ура!». Поэтому мы решили перебраться в Австрию. Поехали на машине, но были арестованы на границе. Полицейские с заряженными револьверами доставили нас обратно в Гармиш, где снова стали собираться люди, выкрикивая «Хайль Геринг!» и готовясь линчевать полицейских. Власти отобрали у Германа паспорт и перевезли его в госпиталь, окруженный охраной».
В госпитале Геринг остался под честное слово, что больше не будет пытаться бежать. Но, как писала Карин матери, «помощь пришла как чудо. Герман в ночной рубашке, поверх которой было надето меховое пальто, был перенесен в машину и пересек границу с фальшивым паспортом».
Между тем по всему Мюнхену были расклеены листовки о розыске Геринга. На многих из них горожане писали: «Хайль Геринг!» Из Австрии Геринг писал друзьям в Мюнхен ободряющие письма.
Всего 9 ноября погибло 16 участников шествия и трое полицейских. В дальнейшем все шестнадцать погибших были объявлены мучениками, павшими за торжество идеалов национал-социализма.
Годы изгнания
На Рождество 1923 года состояние Геринга улучшилось, и он смог покинуть Католический госпиталь в Инсбруке, поселившись в гостинице «Тирольхоф».
К тому времени он уже мог передвигаться без костылей и хотел явиться в суд по делу о мюнхенском путче, чтобы быть вместе с фюрером, но тот передал Герингу, что ему надо остаться на воле, где от него будет больше пользы, нежели в тюрьме. Герингу еще в клинике регулярно кололи морфий, чтобы притупить боль от ран, и постепенно он пристрастился к наркотикам. С февраля 1924 года, как следствие морфинизма, Геринга стали мучить постоянные головные боли, с которыми он боролся, увеличивая дозы. Тогда же он выступил с политической речью на собрании прогермански настроенных австрийцев в одной из гостиниц. Геринг резко критиковал католицизм и папство, выступал против целибата католических священников (сам Геринг был лютеранином). Он, в частности, заявил:
«Мы требуем, чтобы католические священники вели нормальную жизнь и им было разрешено жениться!»
Этот пункт его речи имел скандальный резонанс в австрийских газетах. Затем Геринг выступил на митинге австрийских нацистов и на гонорар, полученный за счет собранных пожертвований, смог сделать Карин первый подарок — портативную пишущую машинку. В своих выступлениях Геринг ругал «еврейскую республику в Берлине» и обещал, что вернется только в «подлинно национальную Германию». Австрийские власти смотрели на него все более косо и вскоре могли выслать из страны как «нежелательного иностранца». Понимая это, Геринг подыскивал государство, в которое можно было бы перебраться из Австрии. На помощь пришел Муссолини.
В конце апреля 1924 года Геринг получил политическое убежище в Италии и перевез Карин в Венецию. Они жили в фешенебельном отеле «Британия», как будто, по словам Карин, «Герман унаследовал миллион». Позднее Геринг с женой переехал в Рим. Здесь им пришлось жить уже в дешевой гостинице, ожидая встречи с Муссолини. Ее устроил их давний друг, герцог Филипп Гессенский. Муссолини принял Геринга в палаццо «Венеция». Они беседовали по-немецки, — этим язы. ком дуче владел свободно. Он выслушал рассказ Геринга о мюнхенском путче и заявил: «Когда Гитлера выпустят из тюрьмы, ему надо приехать в Италию и повидаться со мной». Дуче увидел в фюрере родственную душу.
Из Италии Карин дважды ездила в Мюнхен, где встречалась с Людендорфом. Генерал по-прежнему симпатизировал Герингу, но уже отошел от нацистов. Карин также навестила Гитлера в ландсбергской тюрьме. Фюрер подарил ей фотографию, на которой написал:
«Уважаемой жене моего командира СА фрау Карин Геринг в память о посещении крепости Ландсберг 15 апреля 1925 года. Адольф Гитлер».
Эту фотографию Геринг поместил в серебряную рамку и хранил на своем рабочем столе.
В Италии Герман пристрастился к сдобной выпечке с кремом и начал быстро набирать вес. Вероятно, лекарства, которыми его лечили в госпитале, а возможно, и морфий привели к нарушению обмена веществ. Порой Геринга охватывали приступы ярости, сменявшиеся депрессией, которую удавалось снимать только с помощью наркотиков. В письме матери Карин в Швецию он утверждал:
«Я бы хотел вернуться только в сильную, национально ориентированную Германию, а не в управляемую евреями республику».
Карин удалось выхлопотать для Германа шведскую визу, и вскоре после визита Карин к Гитлеру чета Геринг отправилась в Стокгольм. В Швецию они добирались через Австрию, Чехословакию, Польшу и вольный город Данциг.
Тринадцатилетний Томас обрадовался возвращению матери, по которой очень скучал. Все свободное время он теперь проводил с матерью и дядей Германом. Но радость от встречи была омрачена прогрессирующей болезнью Карин, в которой врачи не сразу распознали туберкулез. Кроме того, Карин начала страдать эпилептическими припадками, из-за которых она нередко теряла сознание. Ей все больше времени приходилось проводить дома.
В Швеции Геринг колол себе морфий дважды в день: вскоре после утреннего пробуждения и перед отходом ко сну. После ранения нога плохо сгибалась, а рана в паху все еще болела. Тем не менее Герингу приходилось ходить по Стокгольму в поисках работы. К тому времени в Швеции было много эмигрантов из Германии, государств Прибалтики и России, так что на рынке труда предложение далеко опережало спрос.
Геринги сняли квартиру в старой части Стокгольма и расставили там мебель, привезенную из Баварии. От продажи особняка в Оберменцинге у супругов еще остались кое-какие средства. Да и миллионер фон Кантцов продолжал выплачивать содержание Карин. Но приходилось экономить. Больше же всего Геринга угнетало вынужденное безделье, совсем не подходившее для его деятельной натуры.
Тем временем морфинизм Геринга постепенно усиливался. Дело дошло до шести уколов в день. Когда наркотик переставал действовать, наступала депрессия, а потом следовали вспышки буйной ярости, во время которых Геринг расшвыривал газеты по комнате, опрокидывал мебель, однажды даже пытался поднять руку на Карин. Но ей было достаточно только посмотреть на него, и с такой болью во взгляде, что Герман оставил всякие мысли о рукоприкладстве. С Томасом он по-прежнему был ласков и весел, вполне
