Мегрэ и Клошар - Жорж Сименон

Ардуэн все время поддакивал, иногда открывал рот, чтобы вставить слово, но затем, обескураженный, вновь закрывал его.

— Что произошло потом?

— Мы уехали. Как только поднялись…

— Вы хотите сказать на набережную Селестэн?

— Да. Я чувствовал, что здорово выбит из колеи, вспомнил, что коньяка в бутылке больше не осталось. В тот веер мне здорово досталось. Ведь Нестор был почти что членом семьи. Вернувшись на улицу Тюренн, я предложил Люсьену почти чего-нибудь выпить, и мы зашли в кафе на углу улицы Фран-Буржуа, рядом с Вогезской площадью.

— И снова в ход пошел коньяк?

— Да. Там тоже были часы, и я взглянул на них. Хозяин ещё уточнил, что они убегали вперед на пять минут. Было без двадцати минут полночь.

И он повторил с сокрушенным видом.

— Клянусь, я не знал, что это запрещено. Поставьте себя на мое место. Особенно если учитывать детей, которых я хотел уберечь от этого печального зрелища. Кстати, они ещё не знают, что собака сдохла. Мы им сказали, что она убежала и что её, возможно, найдут…

Абсолютно неосознанно, Мегрэ выудил из кармана шарик и принялся вертеть его между пальцами.

— С какой стати я стал бы вам лгать? Если полагается заплатить штраф, то я готов…

— Во сколько вы вернулись домой?

Оба приятеля с некоторым смущением опять переглянулись. Ардуэн вновь было уже открыл рот, но и на этот раз ответил Гийо.

— Поздно. Примерно в час ночи.

— Разве кафе было ещё открыто?

Мегрэ хорошо знал этот квартал Парижа: все заведения там закрывались в полночь, и даже ещё раньше.

— Нет. На посошок мы пили уже на площади Республики.

— Вы были пьяны?

— Знаете, как это бывает. Пьешь, когда переволнуешься. Рюмка… Потом другая…

— Вы не возвращались, не ходили вдоль Сены?

Гийо недоуменно взглянул на приятеля, как бы с просьбой подтвердить его слова.

— Не было такого! А зачем?

Мегрэ повернулся к Лапуэнту.

— Уведи их в соседнее помещение и сними показания. По всей форме. Благодарю вас, господа. Мне, видимо, не стоит добавлять, что все вами сказанное будет проверено.

— Клянусь, что сказал правду. — Я… я… то… то… тоже.

Все это выглядело как фарс. Мегрэ остался в одиночестве в своем кабинете, подошел к открытому окну, по-прежнему держа шарик в руке. Он задумчиво оглядел Сену, мирно несущую свои воды по ту сторону деревьев. Проследил за проплывавшими мимо судами, отметил светлые пятна женских платьев на мосту Сен-Мишель.

В конце концов он вернулся на место и позвонил в Отель-Дьё.

— Соедините меня со старшей сестрой в хирургическом отделении.

Теперь, после того как она видела его вместе со своим большим начальством и получила соответствующие инструкции, она была приторно любезна.

— Я как раз собиралась с вами связаться, месье комиссар. Профессор Маньен только что осматривал больного. Нашел, что он чувствует себя намного лучше, чем вчера вечером, и он надеется, что удастся избежать осложнений. Это почти чудо…

— Он пришел в себя?

— Не совсем, но начал поглядывать вокруг с интересом. Трудно выяснить, осознает ли он, где и в каком состоянии сейчас находится.

— Повязки ещё не сняли?

— На лице их нет.

— Вы считаете, что он уже сегодня окончательно очнется?

— Это может произойти в любую минуту. Вы желаете, чтобы я вас предупредили, как только он заговорит?

— Нет. Я сам приду к вам.

— Сейчас?

Да, именно в эти минуты. Ему не терпелось познакомиться поближе с самим человеком; пока что он видел лишь его забинтованную голову. Уходя, он заглянул в комнату инспекторов, где Лапуэнт печатал на машинке показания страховщика и его заикающегося друга.

— Я иду в Отель-Дьё. Когда вернусь, не знаю.

Ходу было всего всего-ничего. Он шел туда, как к соседям, не спеша, трубка — в зубах, руки — за спиной, в голове — рой довольно нестройных мыслей.

Подходя к больнице, Мегрэ наткнулся на толстушку Леа, как и вчера, одетую в свою розовую кофту; она с раздосадованным видом отходила от окошка справочной для посетителей. Клошарка тут же кинулась к нему.

— Знаете, месье комиссар, мне не только не разрешают навестить его, но даже отказываются говорить о его состоянии. Грозились вызвать ажана, чтобы тот вышвырнул меня за дверь. У вас есть новости о Тубибе?

— Мне только что сообщили, что ему стало значительно лучше.

— Есть надежда, что он выздоровеет?

— Это вполне вероятно.

— Сильно Тубиб страдает?

— Не думаю, что он это осознает. Предполагаю, что ему делают нужные уколы.

— Вчера какие-то хмыри в штатском пришли и забрали его личные вещи. Это были ваши люди?

Он утвердительно кивнул, добавив с улыбкой:

— Ничего не бойтесь. Все ему вернут.

— Вам все ещё не ясно, кто это ему такую подлянку устроил?

— А вам?

— В течение тех пятнадцати лет, что я живу на набережных впервые случилось, чтобы кто-то напал на клошара. Мы ведь, прежде всего, люди безобидные, и вы должны знать это лучше, чем кто-либо.

Сказанное слово понравилось Леа и она его повторила:

— Да, безобидные. Мы даже не деремся друг с другом. Каждый уважает свободу других. Если бы этого не было, зачем бы тогда было спать под мостами?

Он повнимательнее присмотрелся к Леа, отметил, что её глаза были несколько подернуты красными прожилками, лицо стало ещё более багровым, чем вчера.

— Вы выпили?

— Чтобы заморить червячка…

— Что говорят ваши приятели?

— Ничего. Когда видел в этой жизни все, уже не забавляет что-то там комментировать.

Когда Мегрэ уже переступал порог здания, она спросила:

— Могу я подождать вас, чтобы узнать последние новости?

— Не исключено, что я задержусь надолго.

— Ничего. Все равно, где ошиваться — тут или где-то еще…

Она опять обрела хорошее настроение, свою детскую улыбку.

— У вас не найдется, случаем, сигаретки?

Он показал на трубку.

— Ну, тогда понюшку табаку… раз нечего курить, хоть пожую…

Мегрэ вошел в лифт вместе с двумя медсестрами и больным, которого везли на каталке. На четвертом этаже нашел старшую медсестру, которая выходила из палаты.

— Вы знаете, где он лежит. А я присоединюсь к вам буквально через минуту… А то меня вызывают в службу неотложной помощи.

Как и накануне, взгляды лежачих больных дружно сфокусировались на нем. былое такое впечатление, что они его узнали. Комиссар сразу же направился к койке доктора Келлера, держа шляпу в руке и наконец-то увидел его лицо, с которого сняли практически все повязки, оставив лишь несколько лейкопластырей.

Тубиба ещё вчера побрили, и он мало походил на свое фото в удостоверении личности. Заострившиеся черты лица, землистый цвет кожи, тонкие губы. Но особенно поразило Мегрэ выражение его глаз, когда комиссар неожиданно поймал его взгляд.

Сомнений больше не было: Тубиб рассматривал его, и это не был взор человека, ещё не пришедшего в сознание.

Комиссара смущало то, что их общение происходит в молчании. С другой стороны он не представлял себе, что мог бы сейчас сказать Келлеру. Около кровати стоял стул, и он, усевшись на него, скованно произнес вполголоса:

— Вам лучше?

Мегрэ был уверен, что его слова не затеряются где-то там, в тумане мыслей больного, что они будут замечены и поняты. Но устремленные на него глаза все ещё оставались неподвижными, и в них отражалось лишь полное безразличие.

— Вы меня слышите, доктор Келлер?

Это было началом длительной и не оправдавшей надежд борьбы.

Глава пятая

Обычно Мегрэ редко разговаривал с супругой о текущем расследовании. Впрочем, он не обсуждал его и со своими ближайшими сотрудниками и, как правило, ограничивался тем, что раздавал им различные поручения. Это объяснялось его особенной манерой работать по делу, пытаться понять, мало-помалу проникнуться жизнью людей, о которых о ещё вчера не имел ни малейшего представления.

— Что вы об этом думаете, Мегрэ? — частенько спрашивал его следователь во время выезда бригады на место происшествия или восстановления обстоятельств преступления.

И во Дворце правосудия повторяли его неизменный в таких случаях ответ:

— Я никогда не думаю, месье следователь.

И кто-то однажды глубокомысленно уточнил:

— Так оно и есть, он просто пропитывается людьми и обстоятельствами.

В известном смысле это было верно, ибо для него слова несли слишком большую смысловую нагрузку, так что он предпочитал отмалчиваться.

На сей раз дело обстояло иначе, по крайней мер, в отношении мадам Мегрэ, вероятно, потому, что благодаря своей сестре, проживавшей в Мюлузе, она ему здорово помогла. Поэтому, садясь в обед за стол, он возвестил:

— А сегодня я лично познакомился с Келлером.

Она была поражена. И не только потому, что он инициативно, сам заговорил о ходе расследования, но и сделал это в жизнерадостном тоне. Может, слово не было совсем уж адекватным. Как нельзя было сказать, что он пребывал в игривом настроении. Тем не менее, в его голосе и глазах проскальзывали некая легкость и определенное хорошее расположение духа.