Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Я жив и здоров; благодаря приподнятой атмосфере даже моя голова перестала болеть, но люди у нас заболевают то животами, то лихорадкой… у Осипа вспухла рука, Сидоренко все время от времени лихорадит… но все это пустяки, лишь кончить наше великое дело. Имеем сведения, что в России все бодро смотрят на будущее, это хорошо звучит и из маленькой приписочки Яши [Комарова]…

И как странно читать, что в такой момент болеет Вера, что у нее делали такую-то операцию и т. п.; оказывается, личные страдания идут своим чередом и не считаются с переживаемыми моментами… Я тебе, моя детка, не пишу о наших делах; ты поймешь, почему: мы так далеко впереди и иногда бывали временно даже и отрезываемы мелкими партиями; письмо может попасть и ориентировать нашего противника. Будем живы-здоровы, все с тобой вспомним, поговорим, переживем…

Война интересна тем, что она дает возможность человеку познать самого себя; удивительно, как она кристаллизирует людей, переоценивает их; тех людей, которых я наблюдал в мирное время и которых я наблюдаю теперь, я часто совершенно не могу сблизить между [собой]… Это разные люди! Яша [Ратмиров] пишет, что землю нашу продали, и спрашивает, куда выслать деньги. Напиши ему, чтобы деньги он выслал тебе в Петроград, а ты их положи на текущий счет, будь только, дорогая, с ними осторожна и, не посоветовавшись со мною, ничего не начинай. Мы с тобою уже учены и хорошо знаем, как деньги притягивают к себе разных проходимцев. Отсюда в Каменец поехал Писарев и привезет мне теплую одежду. Сапоги мои еще держатся, да есть еще одна пара. Если бы ты могла мне сшить да прислать, это было бы тоже неплохо, хотя это так, к слову… целых две пары. Последние 3–4 дня идет дождь попеременно со снегом: стоим высоко (высота вроде Ошской), холодно и ветрено, но воздух хороший, чувствуются горы, их склоны, синева…

Завтра едет Савченко за всем и за письмами, и быть может, поймает и твою пачку. Твои два письма получил в разгар боя, но дали мне уже их на другой день (трудно было под огнем разбирать)… Заставляй старшего сына писать мне письма; мне так мила здесь каждая из ваших строчек; придут они все пачкой, но ведь и газеты мы читаем месяц спустя. Дай твое личико и глазки, моя драгоценная женушка; будь у детей, с ними много у тебя заботы. Подставляй всех малышей, я их буду целовать во все места, по очереди.

Пиши знакомым, чтобы писали… все какое-либо и дойдет.

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя и золотая женочка!

Приехал какой-то казак купец и привез от тебя письмо из Деражни, письмо от 15 сентября… большущий подарок. Я казакам еще не даю его читать, все сам перечитываю. Это третье письмо от тебя, других писем, а также посылок я не получал. Я рад, что вы здоровы и веселы, я так и думал: теперь не время ныть и предаваться праздным скорбям. Сейчас по газете узнал, что Иван Львович Чарторижский назначен Тарнопольским губернатором. Когда-то мы шутили на эту тему, а теперь вот, оказывается, правда. Может попробовать некоторые письма направлять мне через него; он снесется по телефону со Львовом и лучше перешлет их мне. Прочитал про Л[еонида] И[вановича] [Жигалина] с грустью: старика, конечно, жаль, как всякого несчастного и обездоленного, но для дела его удаление было спасением, это мне теперь совершенно ясно.

Относительно квартиры нашей особенно не беспокойся; я имею право не платить со времени объявления мобилизации… впрочем, лучше сделать по-хорошему. Ты, по-видимому, с детворой хорошо устроилась, мальчики пойдут вперед естественным и незаметным путем, а девчонка будет болтаться около. Сколько платишь за квартиру? Получаешь ли в Петербурге деньги, которые я тебе определил? Хорошо было бы, если бы в Каменце ты застала Писарева и с ним отправила бы все вещи. Посылать тебе свое статское не буду: оно не занимает много места, а в пути может пропасть.

Письма в Петроград и телеграммы я посылал по старому адресу, и если они не дошли до тебя, то справься и ты их найдешь… У нас сейчас довольно холодно и грязно; идет дождь вперемежку со снегом. Пришлось вчера сделать около 30 верст, и вернулся весь по уши грязный, сапоги начинают сдавать… вода не проходит благодаря калошам, а крупинки грязи как-то попадают. Из этого горного местечка я пишу тебе уже второе письмо. Нам немного повезло: стоим на одном месте шестой день, это в первый раз, раньше максимум (Ходоров) оставались три дня. Между прочим, недалеко от Ходорова, находится деревня Псари[ы?], родовое имение Псары-Псарского; когда-то он из него мне телеграфировал через Ходоров… я еще не мог понять. Где они теперь? Как себя чувствуют?

Хочу сейчас заставить Осипа написать тебе несколько строчек… у него вспухла рука, и он мается вторую неделю. У меня накопились деньги, и думаю их как-нибудь тебе перевести. Позавчера вытащил нашу «лестницу», всем показывал и сам любовался… вынул в первый раз. Давай, моя золотая, твои глазки, личико… буду их много целовать, и подставляй малышей один за другим.

Обнимаю, целую и благословляю вас.

Ваш муж и отец Андрей. Целуй папу, маму, знакомых.

Дорогая моя, ненаглядная и золотая женушка!

Сегодня у меня огромный праздник: я сразу получил целую кипу твоих писем. У меня было много дела, и они полежали около меня с полчаса, а затем я начал их читать… Рядом с твоими пришло письмо от Фроловой, которая спрашивает меня, что сталось с Виктором Михайловичем; я знаю что вначале из Городка он ей писал много, а теперь, кажется, стал писать мало, да и письма не доходят. Буду ему сегодня говорить, когда придет обоз, он у нас обыкновенно при обозе; и странно, письмо ее вскрыто военной цензурой, а из твоих – дошедших – ни одно. Очевидно, к твоей руке привыкли и знают, что пишет моя жена, а она лишнего не напишет.

Возвращаюсь к твоим письмам; их я получил утром, а вечером, быть может, получу и твою посылку, о ней мне уже передали. Тебе сказали правду: Голубинский и Костя Зимин убиты, первый под Бучачем 10 августа (у Джурина, как говорят официально), второй – через день, 12 августа, под Монастержеской… Я не хотел тебе писать об этом по многим причинам. Есть у нас и убитые (немного), и раненые, ты можешь об них прочитать, а теперь в Каменце, вероятно, и узнала. Мне как-то не хотелось быть вестником смерти, да и люди-то все близкие… мы и в своем-то кругу стараемся об этом говорить поменьше. Пишу я тебе обычно при первой к тому возможности, но таковая приходит очень редко, то дело какое-нибудь, то работа по штабу; тому объясни, того успокой… не видишь, как пролетел день, а подойдет время ко сну (часто часа на 3–4, а то и меньше), бухнешься как мертвый; да часто и писать нельзя и нечем… поле, где и ночуем.