Агрессия, или Так называемое зло - Конрад Лоренц

Совершенно ошибочная доктрина, согласно которой поведение животных и человека по преимуществу реактивно, а если даже и содержит какие-то врожденные элементы, тем не менее всегда может быть изменено обучением, имеет глубокие и цепкие корни в неправильном понимании правильных, по существу, демократических принципов. С этими принципами как-то «не вяжется» тот факт, что люди от рождения не так уж равны друг другу и не все имеют «по справедливости» равные шансы стать идеальными гражданами. К тому же в течение многих десятилетий единственным элементом поведения, которому уделяли внимание психологи с серьезной репутацией, была реакция, или «рефлекс», между тем как всякая «спонтанность» поведения животных была областью интересов виталистически настроенных исследователей природы, то есть в какой-то степени мистиков.

В исследовании поведения в узком смысле слова первым, кто сделал явления спонтанности предметом научного изучения, был Уоллес Крейг. Еще до него Уильям Мак-Дугалл противопоставил изречению Декарта «Animal non agit, agitur»[13], которое начертала на своем щите, как девиз, американская психологическая школа так называемых бихевиористов, гораздо более верный лозунг «The healthy animal is up and doing» – здоровое животное активно и что-нибудь делает. Но сам он считал эту спонтанность следствием мистической жизненной силы, о которой никто не знает, что же, собственно, под ней понимается. Поэтому ему и не пришло в голову точно пронаблюдать ритмическое повторение спонтанных способов поведения, каждый раз измеряя пороговые значения запускающих раздражений; впоследствии это сделал его ученик Крейг.

Крейг провел серию опытов с самцами горлицы, отбирая у них самок на постепенно возрастающие промежутки времени и выясняя, какие объекты могли все же вызывать токование самца. Через несколько дней после исчезновения самки своего вида самец горлицы готов был ухаживать за белой домашней голубкой, которую до того полностью игнорировал. Еще через несколько дней он уже кланялся и ворковал перед чучелом голубки, еще позже – перед смотанной в узел тряпкой и, наконец, после нескольких недель одиночества стал адресовать свое токование пустому углу клетки, где пересечение реек, по крайней мере, задерживало взгляд. В переводе на язык физиологии эти наблюдения означают, что при длительном неупражнении некоторого инстинктивного поведения – в данном случае токования – пороговое значение запускающего его раздражения снижается. Это настолько распространенное и закономерное явление, что народная мудрость давно уже с ним освоилась и выразила в простой пословице: «При нужде черт муху слопает»[14]. Гете выразил ту же закономерность в изречении Мефистофеля: «С неутоленной этой жаждой Елену ты увидишь в каждой». А если ты самец горлицы, то в конце концов увидишь ее даже в старой пыльной тряпке или в пустом углу своей тюрьмы!

В отдельных случаях пороговое значение запускающего раздражения может снизиться до нуля – иначе говоря, при некоторых обстоятельствах инстинктивное движение может «прорваться» без какого-либо внешнего стимула. У меня много лет назад был скворец, воспитанный мною с младенчества, никогда в жизни не поймавший ни одной мухи и даже не видевший, как это делают другие птицы. Всю жизнь он получал пищу в своей клетке из кормушки, которую я ежедневно наполнял. Однажды я увидел, что он сидит на голове бронзовой статуэтки в столовой венской квартиры моих родителей и ведет себя очень странно. Наклонив голову набок, он, казалось, оглядывал белый потолок над собой; по движениям его глаз и головы можно было, казалось, безошибочно определить, что он внимательно следит за какими-то движущимися предметами. Затем он взлетел к потолку, схватил там что-то мне невидимое, вернулся на свой наблюдательный пост, выполнил все движения, которыми насекомоядные птицы умерщвляют добычу, и как будто что-то проглотил. После этого он встряхнулся, как делают многие птицы, освобождаясь от внутреннего напряжения, и устроился на отдых. В поисках добычи, которую ловил мой скворец, я десятки раз взбирался на стул и даже притащил в столовую стремянку (тогда в венских квартирах были высокие потолки). Никаких насекомых, даже самых мелких, там не было!

«Напор» инстинктивного движения, возникающий при длительном отсутствии запускающего стимула, вызывает не только усиление готовности к реакции, но и более глубокие процессы, в которые вовлекается весь организм в целом. В принципе, каждое подлинно инстинктивное движение, если оно, как описано выше, не может быть выполнено, приводит животное в состояние общего беспокойства и вынуждает его искать стимулы, запускающие это движение. Эти поиски, которые в простейшем случае состоят в беспорядочной беготне, полете или плавании, а в самых сложных случаях могут включать в себя все формы поведения, включая обучение и понимание, Уоллес Крейг назвал аппетентным поведением. Фауст не сидит и не ждет, чтобы женщины появились в его поле зрения; чтобы обрести Елену, он, как известно, отваживается на не вполне безопасное путешествие к Матерям!

К сожалению, приходится констатировать, что снижение порога раздражения и аппетентное поведение лишь у немногих форм инстинктивного поведения проявляются столь отчетливо, как в случае внутривидовой агрессии. Примеры первого мы уже видели в главе 2: вспомним рыбу-бабочку, за неимением собратьев по виду избиравшую в качестве замещающих объектов рыб близкородственных видов, и синего спинорога, нападавшего в такой же ситуации не только на близкородственных спинорогов других видов, но даже на совсем не родственных рыб, имеющих с его видом лишь один общий запускающий стимул – синий цвет. У живущих в аквариуме цихлид, чьей необыкновенно интересной семейной жизнью нам еще придется заняться подробнее, «напор» агрессии, которая в естественных условиях была бы направлена на враждебного соседа по участку, в неволе очень легко приводит к убийству супруга. Едва ли не каждый аквариумист, разводивший этих своеобразных рыб, совершал почти неизбежную ошибку: запускал в большой аквариум несколько молодых рыб одного вида, чтобы дать им возможность непринужденно, естественным образом спариваться. Это желание исполняется, и вот у вас в бассейне, и без того уже недостаточно просторном для многих подросших рыб, появляется влюбленная пара, сияющая великолепием расцветки и единодушная в стремлении изгнать собратьев со своего участка. Этим несчастным некуда деваться, и они робко держатся с изодранными плавниками в углах у поверхности воды или мечутся по всему бассейну, изгнанные из своих укрытий. Будучи гуманным хозяином, вы сочувствуете и преследуемым, и супружеской паре, которая тем временем, возможно, уже отнерестилась и терзается заботами о потомстве. Вы срочно отлавливаете лишних рыб, чтобы обеспечить парочке безраздельное владение аквариумом. Теперь, думаете вы, сделано все, что от вас зависит, и, может быть, именно поэтому в последующие дни не обращаете особого внимания на этот сосуд и его живое содержимое. Но через несколько дней вы с изумлением и ужасом обнаруживаете, что самка растерзана и плавает кверху брюхом, а от икры и мальков не осталось и следа.

Это прискорбное событие происходит с предсказуемой регулярностью – особенно у ост-индских желтых цихлид и бразильских геофагусов (Geophagus brasiliensis) – но его можно очень просто избежать, либо оставив в аквариуме «мальчика для битья», т. е. рыбу того же вида, либо гуманнее – взяв с самого начала аквариум, достаточно большой для двух пар, и разделив их стеклом. Тогда каждая рыба направляет свою здоровую злость на соседа того же пола – самка почти всегда нападает на самку, а самец на самца, – и ни один из супругов не помышляет разряжать ярость на своей «половине». При таком оправдавшем себя устройстве бассейна мы часто догадывались – это может показаться анекдотом, – что пограничное стекло заросло водорослями и стало непрозрачным, видя, как самец начинает грубо обращаться с супругой. Стоило как следует протереть разделительную стенку между «квартирами», как тотчас же возобновлялась яростная, но вынужденно безвредная ссора между соседями, разряжавшая «напряженную атмосферу» внутри обоих участков.

Аналогичные явления встречаются и у людей. В доброе старое время, когда существовала еще Дунайская монархия и существовали служанки, я регулярно наблюдал у моей овдовевшей тетушки предсказуемое поведение: служанки никогда не держались у нее дольше восьми-десяти месяцев. Каждой вновь нанятой прислугой она всегда восхищалась, расхваливала ее на все лады, как некое сокровище, и клялась, что наконец нашла такую, какая ей нужна. В течение следующих месяцев ее суждения становились все более прохладными. Сначала она находила у бедной девушки мелкие недостатки, потом заслуживающие порицания, а по истечении обычного времени обнаруживала пороки, безусловно достойные ненависти, и в конце концов рассчитывала ее раньше срока – всегда с большим скандалом. После такой разрядки старушка снова готова была видеть в очередной служанке сущего ангела.