Конунг. Властитель и раб - Коре Холт

Конунг смотрит в лицо мне, а я ему, я знаю, что его судьба – и моя тоже: в день, когда недруг займет место Сверрира, я буду мертв. Он говорит – и внезапно улыбается, с какой-то мальчишеской радостью в глазах, которую я всегда так любил в нем:

– Наилучшим будет, если он пройдет испытание, и всемогущий Господь осудит его на бесчестие. Тогда Эйрику ничего не останется, кроме как бежать из страны. Но я думаю, кое-кто из его людей предпочтет остаться на моей службе.

Он молчал. Я знал, что он вновь вручает себя судьбе, скорой на решения, – взвешивает на точнейших весах способности каждого, – и готов прикрыть правду неправдой.

Но не в себе самом.

…. Конунг говорит:

– Сперва мы созовем хёвдингов, знатных бондов и влиятельных горожан. Пусть соберутся в покоях конунга.

И так свершилось.

Они пришли приветствовать конунга, и я разглядывал их. Здесь стояли наши собственные хёвдинги – ныне не те, что первые, последовавшие за Сверриром. Ныне упитанные, тогда тощие, ныне разодетые, тогда изодранные, в башмаках – биркебейнеры! – с бородами и волосами, познавшими благодать гребня, с руками, больше не смердящими от крови после битв. Здесь стоит Гудлауг Вали – любитель роскошной одежды, изнеженный – не то что когда впервые пришел в отряд конунга Сверрира. А вот Свиной Стефан, наш приятель из Киркьюбё, наименее изменившийся с тех пор. Я видел и одного из новых людей, окружающих Сверрира – Барда сына Гутхорма из Рейна, также разодетого, будто собрался в Ромаборг поклониться святому папе.

Тут меня осеняет:

Это наши люди. Мы можем положиться на них, даже если они утратили былую силу. А что другие – горожане Нидароса и бонды из восьми фюльков Трёндалёга? Стерпят ли еще раз пяту конунга, или того лучше: покорятся без нажима? Я понял сразу: хитрые лисы почуяли, что два сына конунга лучше, чем один. Можно пойти к другому, если первый отказал тебе в твоем праве. Ты ведешь игру с обоими, и ни один не посмеет тебя надуть, а ты надуваешь обоих.

Конунг говорил. Но думаю, что Сверрир впервые в своей жизни просчитался. Он должен был клясться всемогущим Сыном Божьим и девой Марией, говорить величественным, завораживающим голосом, со щелкающим под словами бичом, с невысказанной угрозой, а потом – приятная улыбка и обещания, имеющие не вполне ясную форму. Вместо этого он говорил, как человек в сомнении. Правильно или нет допускать Эйрика до испытания железом? Дайте мне совет! Он должен был затянуть свой приказ петлей на их шеях. Дать им свое решение – и замолчать. Сейчас он говорил красивые слова. Просил их поддержки – и не получил ее.

Вышло так, что люди встали и сами отдали конунгу приказание. Они сказали:

– Это твой долг, государь, предоставить всемогущему Господу судить, конунгов сын Эйрик или нет…

Они больше не были людьми, поющими с чужого голоса. Это были люди с собственными голосами, набравшиеся мужества быть услышанными в чертоге конунга.

И Сверрир боязливо отступил.

На следующий день он велел войску и дружине собраться на Илеволлене, и обрушился на них своим зычным голосом. Рать встретила его громким криком, когда он пришел, – и еще громче, когда уходил, – он, конунг, за которым они прошли всю страну, их единственный государь, с братом или без брата; конунг, с которым стоит говорить, когда знать задирает свои носы и высокомерно проходит мимо. Сверрир из Киркьюбё, ровня своим людям – никогда еще он не говорил лучше.

А потом сошлись мелкие бонды из уездов и простой люд из горожан. Он говорил бесстыдно, лживо и убедительно:

– Всю правду выкладываю вам, слушайте же! Пойдете за мной?

– Да! Да!

– И ни за кем другим?

– Нет! Нет!

Так и подобает говорить конунгу.

Знать получила суровую отповедь. Они молчали, пока конунг говорил.

Но какой ответ должен он дать Эйрику?

Вот что я помню о Сверрире, конунге Норвегии, властителе и рабе:

Это было ночью в его покое, он повернулся ко мне и грубо засмеялся.

– Мои собственные люди готовят мне яд и кинжал! – воскликнул он.

– Нет, – ответил я, – тогда они убили бы тебя раньше.

– Да, – сказал конунг, – ведь только сейчас явился он – тот, на кого они хотят опереться, человек и Йорсалира в плаще роскошнее моего!

Он опять смеется и оглядывается через плечо. Эта манера впоследствии войдет у него в привычку. Он же знает, что в зале никого, кроме нас двоих, нет? Пытается прогнать прочь беспокойство? Но не может и оборачивается. Понимая своим трезвым умом, что вновь и вновь будет поступать так в грядущие годы. Но никого за ним нет.

Он говорит:

– Людям Эйрика наверняка известно, с кем из моих хёвдингов Эйрик имел тайные сношения. Ведь кто-то же есть? У нас в заложниках восемь людей Эйрика? Давай приведем одного сюда.

Этим одним стал кормчий, выступавший от имени Эйрика, когда отряд впервые предстал перед конунгом. Нагой, каким вышел из утробы матери, поднялся он из темницы – грязнее и изможденнее, чем в прошлый раз, щурящийся от света, несломленный и полный достоинства, как и раньше. Он приветствовал конунга поклоном – и молчал.

Конунг сказал:

– Твой господин, Эйрик из Миклагарда, имел тайных друзей здесь, в Нидаросе. Кто они?

Человек не отвечал.

Конунг Сверрир сказал:

– Иногда, когда кто-то из моих людей болтал лишнее, я прибивал его язык к столу. Чтобы он не мог им злоупотреблять. Хочешь, чтобы я послал за молотком и гвоздями?

Человек не отвечал.

Конунг велел принести гвозди и молоток в зал, потом отослал слугу, принесшего их.

– Никто, – сказал Сверрир, – не обвинит тебя в болтливости. Но язык, которым не пользуются, не нужен его владельцу. Высунешь его?

Человек повиновался.

– Ты показываешь язык конунгу, – произнес Сверрир, – но я умею быть дальновидным. Я поднимаюсь над мелочами. Ты в состоянии вспомнить, с кем из знати в Нидаросе твой господин водил дружбу за моей спиной?

Человек не отвечал.

– Пока ты еще можешь говорить, – сказал Сверрир, – и прежде чем навсегда лишишься этой способности, подумай, может быть Эйрик водил дружбу с окружением архиепископа Эйстейна? Ты знаешь, что служители церкви – я сам был одним из них, – таят в своих сердцах столь великую доброту, что без угрызений совести могут отыскать место для большей, чем у простых смертных, злобы. Это архиепископ стоит за Эйриком?

Человек не отвечал.

Конунг сказал:

– Ты устанешь так стоять, высунув язык, такой красивый и красный, – у тебя текут слюни, мне это не нравится, меня всегда мутит от слюны и рвоты. Попробуй высунуть язык еще дальше?

Человек выполнил и это.

– А теперь на колени, – велел конунг.

Человек повиновался.