Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой - Джеральд Даррелл

Голова подплыла к берегу, и животное с трудом вытащило на сушу свое жирное тело, похожее на обтянутый мехом воздушный шар. У него были большие голые перепончатые лапы и длинный толстый чешуйчатый, как у крысы, хвост. Усевшись на толстый зад, зверь подозрительно принюхивался; передние лапки были сложены в уморительные кулачки, а громадные желтые зубы торчали вперед, так что казалось, он все время скалится. Единственное, чего ему не хватало,

— это монокля и узкого галстучка; тогда он сразу бы стал похож на типичного среднего англичанина в представлении среднего американца. Убедившись, что все спокойно, зверек начал обстоятельно чиститься передними лапками. У нутрии имеются сальные железы, расположенные в углах рта и у анального отверстия. Мех состоит из грубых, жестких остей и тонкого, нежного подшерстка. При выделке меха верхний грубый слой выщипывается, а подшерсток остается. Все мы с улыбкой наблюдали за тем, как тщательно животное чистило, расчесывало и смазывало свою шерстку, не замечая ничего вокруг. Пока первый зверь был всецело поглощен столь важной процедурой, над водой показались другие морды, и вскоре несколько разнокалиберных особей, от совсем еще юных отроков до пожилых матрон, начали грузно вылезать на берег. Вскоре уже пять-шесть нутрий сосредоточенно занимались своим туалетом, в то время как остальные продолжали плавать и нырять в канале. Приведя себя в порядок, нутрии отправились ужинать, медленно бредя вдоль берега и поедая сочную траву. Если бы не их ужасная манера подрывать все, что попадалось на пути, с эффективностью саперной роты, эти симпатичные добродушные создания могли бы стать украшением любой местности.

Вскоре Крис дал нам понять, что сделал все нужные ему кадры, и, пользуясь все тем же языком глухонемых, велел нам с Ли приблизиться к резвящимся зверькам, чтобы заснять задуманную Джонатаном сцену. О направлении ветра не стоило и беспокоиться, так как его не было и в помине. Опасаться следовало другого — наши головы не должны были виднеться на фоне освещенного горизонта, поэтому, согнувшись вдвое, словно пара краснокожих разведчиков, мы с Ли начали осторожно пробираться вдоль канала. Ориентиром нам служил тамариск с торчавшей сломанной ветвью, находившийся как раз напротив компании нутрий. Добравшись до дерева, мы начали медленно, дюйм за дюймом, выпрямляться и наконец встали во весь рост. Примерно в двадцати пяти футах от нас находились нутрии.

Мы стояли не шевелясь, а звери не замечая нашего присутствия, продолжали банные процедуры. Тогда мы начали осторожно продвигаться вперед. Это напоминало детскую игру «замри», где водящий стоит спиной, а остальные приближаются к нему. Стоит ему повернуться — все замирают на месте. Тот, кто пошевелится, становится водящим. Мы с Ли, играя с нутриями в «замри», так в этом преуспели, что Крису удалось сделать несколько очень удачных групповых кадров. И вдруг, когда мы стояли как вкопанные, тот самец, что появился первым, неожиданно повернулся и уставился прямо на нас; при этом ноздри его раздувались, усы зло топорщились и оранжевые зубы были направлены вперед, как ятаганы. Так как мы были абсолютно неподвижны, то не могли взять в толк, что могло его встревожить; впрочем, даже незначительное дуновение ветерка могло донести до него наш запах. Зверь с размаху шлепнулся на все четыре лапы, бросился вниз и вошел в воду без единого всплеска, что было удивительно для такого крупного животного. В следующую минуту паника охватила остальных; они галопом промчались по берегу и попрыгали в канал, глубоко ныряя для полной безопасности и поднимая со дна ил.

Поздним вечером, сидя за коктейлем в зеленом сумраке платанов в саду отеля, Джонатан, удовлетворенный удачными съемками, не без самодовольства произнес:

— Отличный выдался денек. Теперь нам остались только свиньи и быки. Кстати, что у нас со Свинаркой?

— Она прибудет завтра к вечеру, — ответил Британникус. — Советую запастись противомоскитными средствами.

— О боже, только не москиты, — ужаснулся Брайан, закатив глаза. — Эти твари меня сожрут.

— Я думаю, здесь самая высокая концентрация москитов во всей Европе, — коварно заметил Британникус.

Брайан застонал.

— Не понимаю, к чему такой шум из-за парочки комаров, — удивился Джонатан. — Лично меня они не трогают.

— Я бы на месте любого уважающего себя комара держался от тебя подальше, — елейно заметил Крис, демонстрируя обычные для оператора «любовь» и «уважение» к режиссеру.

— А кто такая Свинарка? — вмешалась Паула.

Поддавшись накануне гастрономическим искушениям прекрасной Франции и не имея столь луженого желудка, как остальные члены съемочной группы, она благоразумно провела весь день в постели и поэтому была не в курсе последних новостей.

— Свинарка, — со знанием дела принялся объяснять Джонатан, — молоденькая студентка-зоолог, изучающая жизнь диких кабанов Камарга. Она отлавливает их, вешает им радиофицированные ошейники, а потом разъезжает в своем фургоне по всей округе, составляя маршруты их передвижения. А мы будем все это снимать.

— А почему бы ей не поработать днем, когда москитов нет? — с надеждой спросил Брайан.

— Днем свиньи не бегают, — сказал Джонатан, — днем они отдыхают. Я прав, Британникус?

— Абсолютно, — подтвердил Британникус. — Большей частью Sus scrofa* кормится ночью, особенно в тех местах, где днем на него охотятся. А сейчас охота на них объявлена практически повсеместно.

Sus scrofa — кабан (лат.).

— Бедные свинки, — пожалела Ли. — Чем же они провинились?

— Начнем с того, что своей привычкой подрывать корни растений они наносят огромный ущерб урожаю. К тому же, если корма будет много, они могут дать за год два помета, каждый до шести поросят. Вот фермеры и решили держать под контролем их численность, — пояснил Британникус.

— Не следует забывать и то, что мясо кабана — деликатес, — вставил я.

— Совершенно верно, — подмигнув, сказал Британникус. — Я уверен, что в некоторых местах Камарга вредоносность кабанов сильно преувеличена из-за желания поохотиться на них.

Поздним вечером мы отправились встречать Свинарку. Между полями розовато-лиловой лаванды, издали напоминающей стелющийся на высоте двух футов от земли бледный дымок, бежали ровные, словно вычерченные по линейке, белые от соляной корки проселочные дороги. Местами попадались группы диких олив — невысоких ветвистых деревьев с серебристо-зелеными листьями. Молодые деревья казались такими плотными и кудрявыми, словно кто-то сделал им новомодную стрижку. Чем дальше мы ехали, тем гуще становились оливковые заросли; наконец мы прибыли на белый, сверкающий посреди чащи перекресток. Голубое небо было слегка позолочено, а неподвижные, бледные, чуть заметные перистые облачка окрашивались гаснущим закатом в золотой, а потом в розовый цвета. Остановив машины, мы стали поджидать Свинарку. Вскоре появилась и она, подпрыгивая на ухабах в своем крошечном, разбитом фургончике с длинной, торчащей из крыши антенной, изгибающейся и трепещущей, словно удочка с пойманной рыбой. Заглушив мотор и выйдя из машины, Свинарка направилась к нам. Не знаю почему, но прозвище Свинарка вызывало в моем воображении сцены из рассказов-ужасов о полуженщине-полусвинье, с громадными клыками, свиным рылом, капающей изо рта слюной и гнусными привычками, вроде поедания собственного потомства. Поэтому я испытал чувство облегчения при виде стройной интересной молодой особы, нисколько не похожей на малопривлекательных представителей семейства Suidae*. Девушку звали Мариза, и пока Джонатан объяснял, что ей предстоит сделать, она рассматривала нас ясными, смеющимися глазами. Возможно, мы показались ей немного странными, но она и виду не подала, а с радостью предложила свои услуги чудаковатым англичанам. Вначале Джонатан попросил ее прокатиться по лесу в своем фургончике с раскачивающейся во все стороны антенной, имитируя ночную езду по следу кабанов. Эти кадры пришлось снимать до захода солнца, но после специальной обработки пленки в лаборатории все выглядело так, как если бы снималось ночью. Когда эпизод был завершен, стало почти темно.