Равнодушные - Альберто Моравиа

— Не рано ли я явился? — сказал он, вешая пальто и шляпу.

— Что ты, Микеле!

Они прошли в будуар, сели на диван.

— Ну как дела? — спросила Лиза. Она взяла пачку сигарет и протянула ее гостю. Он отказался и продолжал задумчиво сидеть на диване, положив руки на колени.

— Хорошо, — наконец ответил он. Помолчали.

— Если ты не возражаешь, — сказала Лиза, — я полежу… А ты… сиди… сиди… так тебе будет удобнее. — Она подобрала ноги и откинулась на подушки. Микеле увидел две белые, полные ляжки и про себя усмехнулся. «Она явно хочет меня соблазнить», — подумал он. Но Лиза ему не нравилась, совсем не нравилась, и ее ухищрения оставляли его равнодушным.

А Лиза смотрела на Микеле и думала, что бы ему такое сказать. Она растерялась, все доверительно-ласковые слова, которые несколько минут назад казались ей такими естественными, внезапно улетучились… В голове пустота, сердце бешено колотится. И тут она вспомнила вчерашнюю ссору Лео и Микеле, так ее заинтересовавшую. Она колебалась, заговорить ли об этом с Микеле. Но ей так хотелось открыть Микеле глаза на связь Мариаграции с ее, Лизы, бывшим любовником и отомстить им обоим. А потом, окольными путями, она переведет разговор на более интимные вещи.

— Могу держать пари, — сказала она, посмотрев на Микеле, — что ты сгораешь от желания узнать, почему я вчера посоветовала тебе не просить прощения у Лео.

Он повернулся к ней лицом.

«Это ты, милейшая, сгораешь от желания посплетничать», — хотел он ответить, но сдержался.

— Ну, сгорать не сгораю, но узнать хочу.

— Я считаю, что больше, чем кто-либо, имею моральное право открыть тебе глаза, — начала она.

— Я в этом уверен.

— Все молчишь, молчишь, притворяешься, будто ничего не видишь. Но всякому терпению приходит конец… Вчерашняя сцена меня возмутила.

— Прости, — прервал ее Микеле, — но что именно тебя возмутило?

— Что ты извинился перед Лео. — Она пристально посмотрела на Микеле. — И особенно то, что твоя мать, именно она, потребовала от тебя подобного унижения.

— А, теперь понимаю!

Микеле иронически усмехнулся. «Ей не терпится сообщить мне, что у моей матери есть любовник». Он испытывал сейчас омерзение к Лизе, да и к себе самому.

— Но, может, это и не было унижением, — сказал он.

— Было. Самым настоящим. Даже — унижением вдвойне. Ты все и сам поймешь, когда я тебе расскажу…

Он посмотрел на Лизу. «Если б я прижал тебя сейчас и пощекотал по спине, как бы ты задергалась!.. Твое лицо сразу бы утратило все свое таинственное и важное выражение».

— Предупреждаю заранее, — сказал он, и ему показалось, что он говорит вполне искренне, — меня это нимало не интересует.

— Превосходно, — ответила Лиза, ничуть не растерявшись. — Ты прав… но я чувствую, что должна все тебе сказать… Потом ты наверняка будешь мне благодарен. Итак, знай же, твоя мать совершила большую ошибку.

— Одну-единственную?

Из двух возможностей — возмутиться либо рассмеяться — Лиза выбрала последнюю.

— Верно — целую тысячу, — с улыбкой сказала она, подвигаясь к Микеле. — Но эта наверняка была самой крупной. И…

— Подожди, — прервал ее Микеле. — Не знаю, что ты собираешься мне сообщить, но если речь идет о чем-то весьма серьезном, то любопытно, зачем тебе понадобилось выдавать тайну своей подруги?

Они посмотрели друг на друга.

— Зачем? — переспросила Лиза и медленно опустила глаза. — Да потому, что ты мне небезразличен! Больше того, я испытываю к тебе симпатию. И потом, я уже сказала — подобная несправедливость меня возмущает.

Микеле знал о прежних отношениях между Лео и Лизой. «Вернее, тебя, моя милая, возмущает, что у тебя увели любовника», — подумал он, но все же кивнул головой в знак согласия.

— Ты права, нет ничего хуже несправедливости!.. Ну, так в чем состоит ее ошибка?

— Видишь ли… десять лет назад твоя мать познакомилась с Лео Мерумечи…

— Уж не хочешь ли ты мне сообщить, — с мнимым ужасом прервал ее Микеле, — что Лео — любовник моей матери?!

Они вновь посмотрели друг на друга.

— Мне очень жаль, — с достоинством и с болью в голосе сказала Лиза, — но это так.

Короткая пауза. Микеле смотрел в пол, и ему хотелось расхохотаться. Глубокое отвращение сменилось горьким ощущением нелепости происходящего.

— Теперь ты можешь понять, — продолжала Лиза, — как возмутила меня твоя мать. Потребовать, чтобы ты унизился перед этим человеком!..

Микеле не шевелился и молчал. Перед глазами вновь встали мать, Лео, он сам, просящий прощения, крохотные фигурки, безнадежно затерявшиеся в бурном водовороте жизни… Но эти видения не оскорбляли его и не вызывали никаких чувств. Он хотел бы быть совсем иным, возмущенным, полным гнева и неукротимой ненависти. И ему было очень грустно, что все это оставляло его глубоко равнодушным. Лиза приподнялась и села возле него.

— Не надо, — сказала она, манерным жестом положив свою пухлую руку ему на голову. — Не надо… Наберись мужества. Я понимаю, как это должно тебя ранить… живешь уверенный, что человек достоин твоего уважения и любви, а потом… вдруг все вокруг рушится… Но это не так уж страшно, а главное, послужит тебе уроком.

Он покачал головой, покусывая губы, чтобы не рассмеяться. Лиза же решила, что его переполняет горе.

— Нет худа без добра, — напыщенным, медоточивым голосом изрекла она, продолжая гладить Микеле по голове… — Это сблизит нас. Хочешь, я стану для тебя тем же, чем прежде была твоя мать?… Скажи, хочешь, чтобы я стала твоим другом, поверенной твоих тайн?

Она говорила искренне, но голос ее звучал до того фальшиво, и приторно-ласково, что Микеле хотелось зажать ей рот ладонью. Он продолжал сидеть неподвижно, упрямо наклонив голову. Он видел себя, словно в зеркале, сидящим на диване с растерянным и глупым видом, рядом с Лизой, и сама сцена казалась ему такой нелепой, что был один-единственный способ не расхохотаться, — по-прежнему не шевелиться.

Лиза сделалась еще более заботливой.

— Ты станешь навещать меня… мы будем беседовать… И вместе постараемся построить новую жизнь.

Он украдкой взглянул на нее, — лицо, обрамленное венчиком белокурых волос, красное, возбужденное. «Вот как ты собираешься строить вместе новую жизнь!» Он вспомнил о ее мнимом родственнике, который должен был прийти утром… «Почему бы не принять несуществующего родственника всерьез и не воспользоваться этим? Почему бы не притворяться и дальше?» Он поднял голову.

— Это было тяжким испытанием, — произнес он голосом человека, еле подавившего боль и горечь. — Но ты права… Я должен начать новую жизнь.

— Конечно, — горячо одобрила Лиза. Снова наступила глубокая тишина. Оба, хотя и с разными целями, притворялись погруженными в мечтательную поэтическую задумчивость. Они неподвижно сидели рядом, уставившись в пол.

Легкий шелест. Рука Микеле скользнула вниз и обвила Лизу за талию.

— Нет, — отчетливо произнесла она, не шевелясь и не оборачиваясь, словно отвечая на заданный самой себе вопрос. Микеле хмуро усмехнулся, — он испытывал смутное волнение и еще сильнее привлек ее к себе.

— Нет, нет, — слабеющим голосом повторила она, но уступила и склонилась головой ему на плечо. Миг нежных объятий, а затем Микеле взял ее рукой за подбородок и, не обращая внимания на лживый, протестующий взгляд, поцеловал в губы.

Выпустил ее из своих объятий.

— Ты скверный мальчик, — патетически сказала Лиза со слабой, благодарной улыбкой. — Скверный и дерзкий.

Микеле поднял глаза, и равнодушно посмотрел на нее. Его худое, мрачное лицо осветилось улыбкой. Он протянул руку и изо всех сил ущипнул Лизу в бок.

— Ой, ой! — вскрикнула она, отбиваясь и громко хохоча. — Ой, ой! — Она вскидывала руки и дрыгала ногами. Наконец сползла с дивана, дергаясь всем телом. Юбка сильно задралась, обнажив мускулистые, белые ляжки. Тут Микеле отпустил ее. Она снова села на диван и одернула юбку.

— Какой же ты коварный! — фальцетом сказала она, сжимая рукой бурно вздымающуюся грудь. — Какой коварный!

Микеле молчал и с угрюмым любопытством разглядывал ее.

— А ведь ты должен был меня поцеловать вот так, смотри.

Она сложила губы бантиком и слегка прижалась ими к губам Микеле. Затем откинулась назад, удовлетворенно поблескивая глазами.

— Вот так ты должен был меня поцеловать, — капризно, с глупым видом повторила она, пытаясь скрыть возбуждение.

Микеле скривил рот в усмешке, поднялся и, сунув руки в карманы, стал прохаживаться по будуару, разглядывая аляповатые акварели на стенах. Он был взбудоражен и зол.

— Нравятся тебе? — внезапно настиг его сзади голос Лизы. Он повернулся.

— Дрянь, — сказал он.

— Неужели? — растерянно переспросила Лиза. — Мне они всегда казались красивыми.