Генрих IV - Александр Дюма

Габриель сделала вид, что ищет ключ, ключ не находился. Генрих приказал искать Ла Русс. Ла Русс нигде не было.

— Ну что ж, — сказал король, — видимо, если я хочу поужинать, мне придется взломать дверь.

И он принялся колотить в дверь ногой. Дверь начала поддаваться, когда вошла Ла Русс и спросила, почему король устроил весь этот шум.

— Я устроил этот шум, — сказал король, — потому что мне нужны конфитюры из этого кабинета.

— Но почему ваше величество, вместо того чтобы взламывать дверь, просто не откроет ее ключом?

— Vente-saint-gris! — сказал король. — Почему? Почему? Да потому, что у меня нет ключа!

— Но вот он, — сказала Ла Русс и, одобренная взглядом госпожи, протянула ключ королю.

Король вошел, кабинет был пуст. Бельгард выскочил в окно. Король вышел, повесив нос, держа по банке конфитюра в каждой руке.

Габриель разыграла отчаяние. Генрих упал к ее ногам и просил прощения. Сцена эта послужила моделью Бомарше для его второго акта в «Женитьбе Фигаро».

Позже, когда Генрих пожелал жениться на Габриель, господин де Праслен, капитан охраны, а впоследствии маршал Франции, чтобы помешать своему господину сделать глупость и потерять уважение всех своих друзей, предложил ему накрыть Бельгарда в комнате Габриель.

Было это в Фонтенбло. Король встал, оделся, взял шпагу и последовал за мсье де Прасленом. Но в момент, когда тот хотел постучать, чтобы им открыли, Генрих IV остановил его руку.

— А, нет! — сказал он. — Это слишком ее огорчит.

И он вернулся к себе. Добрый король! А какой достойный человек, этот бравый и прозорливый беарнец!

Между тем во время этих событий король вошел в Париж после четырехлетней осады.

Все прекрасно знают жуткие детали этой осады, которая явилась ярким примером того, что ненависть религиозная совсем иное, чем ненависть политическая.

Сначала мсье де Немур приказал выслать из Парижа «лишние рты».

Генрих, увидев бедных изгнанников, изнуренных, изголодавшихся, умоляющих, сжалился.

— Пропустите их, — сказал он солдатам, которые их отталкивали, — в моем лагере найдется чем их покормить.

В Париже умирало от голода тысяча человек в день, так как Генрих захватил все окрестности. Пытались делать хлеб из пиленых мертвых костей. Такая пища удвоила смертность.

Генрих приходил в отчаянье, видя, что, несмотря на все эти жертвы, Париж не хотел сдаваться.

Господин де Гонди, архиепископ Парижа, проникся жалостью к своей пастве. Он явился в лагерь короля, нашел его окруженным всей его знатью и сказал Генриху, что за интересами этой знати тот не видит истины.

— Ventre-saint-gris, мсье! — сказал Генрих. — Если бы видели мою знать в битве, вы бы поняли, что она действует на меня совершенно иначе.

Результат этой встречи показывает нам в истинном свете дух и сердце Генриха.

И когда мсье де Гонди, описав ему ужасы голода и тот фанатизм, жертвой которого был Париж, сказал, что он возьмет Париж, только когда последний солдат будет убит и умрет последний горожанин.

— Ventre-saint-gris! — ответил Генрих. — Этого не будет! Я, как истинная мать Соломона, предпочитаю не иметь Парижа, чем разорвать его в куски.

И в тот же день он приказал, чтобы повозки с провизией вошли в Париж.

Фанатизм, как говорил архиепископ, был столь велик, что, несмотря на этот поступок, беспримерный в истории войн и особенно в истории гражданских войн, Генрих только через три года вошел в столицу. Да и вошел-то он туда необычно.

Он расположил к себе коменданта Бриссака, большинство городских старшин и всех, кто оставался в парламенте. Для входа был назначен день 22 марта. Старейшина торговцев д'Юйер и три городских старшины д'Англуа, Нере и Борепер сплотили вокруг себя своих родных и друзей, выгнали испанцев из казарм и овладели воротами Сен-Дени и Сент-Оноре.

Король подал им сигнал выстрелом с Монмартра.

Он вошел в город за два часа до рассвета, не встретив никакого сопротивления.

Королевская армия заняла город и расположилась так, что парижане, даже самые фанатичные, проснувшись, оказались совершенно бессильны.

Однако наиболее упорные молчали и оставались у себя, в то время как на улицах появились люди, несущие белые флаги и шапки в руках. Они обегали все улицы с криками:

— Прощение всем!

И когда по Парижу разнесся единый клич, город взорвался невообразимым криком:

— Да здравствует король!

Генрих согласился сменить религию. Всем известны его слова, ставшие поговоркой: «Париж стоит мессы». Потому его первый визит был в собор Парижской Богоматери. Его сопровождал огромный кортеж. Стража хотела отодвинуть толпу.

— Пускать всех! — кричал Генрих. — Разве вы не видите, что народ изголодался без короля!

И король благополучно добрался до собора и из собора в Лувр.

Габриель, которая сопровождала короля, была помещена сначала в гостиницу дю Бушаж, примыкавшую к дворцу.

И это у нее пять месяцев спустя Генрих чудом избежал смерти от руки Жана Шателя.

Король принимал двух дворян, преклонявших перед ним колени. В момент, когда он нагнулся, чтобы их поднять, он почувствовал сильный удар по губам.

Сначала он подумал, что это дурочка Матюрин, которая его неосторожно задела.

— Чтоб тебя дьявол забрал, идиотка! — сказал он. — Она меня ранила.

Его губы были разбиты, один зуб сломан.

Она бросилась к двери и захлопнула ее.

— Нет, папаша, — сказала она, — это не я, это он.

И указала на молодого человека, прятавшегося за оконными шторами.

Два дворянина бросились на него со шпагами в руках.

— Не причиняйте ему зла, — закричал Генрих IV, — он, наверное, сумасшедший.

Король ошибся самую малость, так как это был фанатик.

Юношу арестовали и нашли у него нож, которым он только что ударил короля. Звался он Жан Шатель, был сыном богатого суконщика и учился в Клермонском коллеже. Он вовсе не отрицал своего преступления, но похвалялся им, заявляя, что действовал по собственной воле и приверженности к религии. Он был убежден, что обязан убить короля, не одобренного папой. Потом он добавил, что должен был искупить грех перед Создателем и что кровь еретика будет искуплением, угодным Богу.

Что это было за преступление? То, которым Господь поразил Онана.

Король был совершенно прав, говоря, что Жан Шатель сумасшедший.

Наказание было ужасным. Иезуиты были изгнаны из Франции как растлители молодежи, нарушители общественного спокойствия, враги короля и государства.

Отец Гиньяр, у которого нашли мятежные рукописи, был повешен. Его труп брошен в огонь, и пепел его развеян по ветру. Жан Шатель понес наказание цареубийц. К его руке привязали нож, которым он воспользовался, чтобы совершить преступление, и рука эта была отрублена. Потом он был привязан к четырем лошадям и разорван ими. Труп его бросили в костер, а пепел развеяли по ветру.

И, наконец, его дом перед Дворцом юстиции сравняли с землей, а на его месте возвели пирамиду, на четырех сторонах которой был выбит указ парламента и надписи на греческом и латыни.

Эта пирамида была разрушена по приказу внука Генриха IV Людовика XIV в 1705 году в ответ на просьбу иезуитов, вернувшихся во Францию. Старшина торговцев Франсуа Миран приказал на месте пирамиды воздвигнуть фонтан, переместившийся теперь на улицу Сен-Виктор.

Со всех сторон на короля посыпались поздравления, речи, приветствия, манускрипты в прозе и стихах.

Среди них был и тот, который заставил короля надолго задуматься. Написал его д'Обинье, оставшийся ярым кальвинистом, несмотря на вероотступничество короля. Вот он.

КОРОЛЮКогда отречется твой рот,Мой Бог не оставит щедрот:Без гнева его поразит.Ложь сердце твое обовьет, —Но взор его бездну пронзит, —Неверное сердце убьет.

Эта угроза стала пророчеством, которое шестнадцать лет спустя Равальяк решится осуществить.

Закончим анекдотом. Он восхитительно завершает вхождение Генриха IV в Париж.

В первый же день он явился к своей тетке, мадам де Монпансье, яростной стороннице Лиги. Она была страшно удивлена, увидев своего великого врага, без свиты входящего к ней, почтительным племянником, отдающим праздничный визит.

— А, — спросила она его, после того как он уселся, — так что же вы собираетесь здесь делать?

— Честное слово, — сказал Генрих, — у вас были когда-то такие роскошные конфитюры, что у меня слюнки текут уже от того, что я спрашиваю, есть ли они у вас теперь?

— А, понимаю, племянничек. Вы хотите застать меня врасплох, думаете, из-за голода у меня их больше нет?

— Нет, ventre-saint-gris! — ответил король. — Просто я хочу есть.

— Манон, — сказала герцогиня, — прикажите подать абрикосовый конфитюр.