История России с древнейших времен. Том 14 - Сергей Соловьев

В сентябре 1688 года объявлено было ратным людям о новом походе на Крым; в объявлении было сказано: «Ныне к великим государям писали св. вселенские патриархи, цесарское величество римский и королевское величество польский, также речь посполитая венецийская, все согласно, что в настоящее время Турское государство от господа бога приняло великое наказание и приходит бусурманское владетельство к самой конечной погибели, и как от войск христианских, так и от междоусобные брани пришло в великое бессилие и безмочьство, какого на них разорения и погибели никогда не бывало и такого смятения не слыхано, что и сами о себе говорят, что пришла им, бусурманам всем, совершенная погибель, только некоторую надежду имеют на крымского хана с ордами. И будучи они, бусурманы, в отчаянии своем, в Греческой, Ромельской и Морейской и Сербской и Болгарской землях православных христиан, мужеска и женска пола и невинных младенцев, после многих различных мук и поругався скверным поруганием, мечу и огню предали больше трехсот тысяч; и прочих христиан младых и женска пола неисчетное множество, в неволе свою бусурманскую побрав, свезли за море».

Наученный опытом Голицын хотел предпринять поход раннею весною, чтоб не иметь недостатка в воде и траве и не бояться степных пожаров. Ратным людям велено собраться не позже февраля 1689 года. 8 ноября был объявлен сбор с посадских и всех торговых людей десятой деньги на войско. Голицыну было необходимо победить татар, чтоб победить внутренних врагов, которые не переставали ему напоминать о себе. Рассказывают, что убийца бросился к нему в сани и едва был удержан слугами князя; убийцу казнили в тюрьме после пытки, без огласки; незадолго перед отправлением в поход у ворот Голицына найден был гроб с запискою, что если и этот поход будет так же неудачен, как первый, то главного воеводу ожидает гроб. Сохранилось еще любопытное известие: Иван Бунаков был подвергнут пытке за то, что вынимал у Голицына след. Бунаков объяснял дело так: «Я взял землю в платок и завернул для того, что ухватил меня утин; и прежде сего то бывало: где меня ухватит, тут землю и беру».

К этим враждебным выходкам против Оберегателя присоединялось подкапывание под его клиента, нового гетмана малороссийского. Какие-то гультяи, по выражению Мазепы, распустили в Киеве слух, что гетман сносится с поляками, покупает в Польше имения. Киевский воевода Бутурлин отправил разгласителей в Москву, откуда их отослали к Мазепе в Батурин. По этому случаю гетман писал к Голицыну: «Прошу покорно благодетеля и заступника моего милостивого: как рукою своею возвел меня на уряд гетманский и милостиво, отечески обещал быть моим заступником и от напастей оборонителем, зная мою простую душу и простое сердце: так изволь по тому своему благодетельскому слову и вперед заступать и оборонять меня от таких опасных случаев. Никто не доведет, чтоб я в польской стороне хотел покупать маетности, этого мне никогда и на ум не приходило». Мазепа просит Голицына, чтоб позволено ему было пытать разгласителей этих слухов. Гетман догадывался, что киевский митрополит Гедеон не очень к нему расположен по своим приятельским отношениям к Самойловичу, знал, что сын митрополичий, молодой князь Четвертинский, жених дочери Самойловича, живет в Москве, и потому старался удалить его из столицы, заподозрив перед правительством. «Не без сожаления слышу, – писал Мазепа, – что князь Четвертинский, живя в Москве, говорит многие непристойные слова, бесчестит весь царского величества высокий сенат, никого себе не только высшего, но и равного не ставит и пакостными всякими словами укоряет. говорит и то, что он бывшего Самойловича снова на уряд его восстановит и всем его и своим неприятелям отмстит, и сюда, в Малороссию, к бывшей своей невесте пишет. А митрополит – человек мнительный и, как вижу, на меня досадует, думая, что сын его по моему старанию отослан в Москву на всякое бесчестье; по митрополичьей досаде и киевский воевода Ив. Вас. Бутурлин ко мне неприязнен, ни о чем ко мне не пишет, на две мои грамоты не отвечал ни слова. Четвертинскому в Москве, для избежания всяких ссор, нельзя быть». Мазепа просил, чтоб «для всякой осторожности и для страху своевольным» государи позволили ему окружить себя наемными сердюками и драгунами.

При таких-то неблагоприятных для главных вождей условиях начался второй крымский поход. В феврале 1689 года 112000 войска двигались в степь под главным начальством Оберегателя. 20 марта Голицын писал царям из Ахтырки, что «походу чинится замедление за великою стужею и за снегами, да и денежная казна по сие время в полк не присылана и ратным людям, рейтарам и солдатам дать нечего». Стужа и снега не остановили гетмана Мазепу, и первым делом его при свидании с Голицыным было челобитье, чтоб великие государи пожаловали его, гетмана, и все войско малороссийское, повелели в малороссийских городах на башнях и ратушах поставить государский герб. Голицын, разумеется, поспешил обнадежить Мазепу, что просьба его будет исполнена великими государями. В половине апреля получены были вести, что в степях нет пожаров, но что хан сбирается жечь траву в то время, как Голицын будет приближаться к Перекопи. Когда в Москве узнали об этом, то отправили Оберегателю грамоту, чтоб он, посоветовавшись с гетманом, послал знающих людей за Самару жечь степь вплоть до Перекопи и до турецких городков на Днепре: к приходу русского войска в те места поспеют новые травы. Голицын шел к Перекопи и в половине мая встретил хана с ордами. Варвары по своему обыкновению стремительно ударили на русское войско, но, обданные из пушек, ушли и не возобновляли более нападений, только на краю горизонта, спереди и сзади, как тучи, виднелись их толпы: хищники кружились над добычею, скифы заманивали врага в свои безвыходные степи.

Отбив хана, Голицын поспешил послать известие в Москву о своем торжестве, писал к правительнице, чтоб она помолилась о его благополучном возвращении. Софья отвечала: «Свет мой, братец Васенька! Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! И паки здравствуй, божиею и пресвятые богородицы милостию и твоим разумом и счастием победив агаряне! Подай тебе, господи, и впредь враги побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Что же, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась: будто я верно грешна перед богом и недостойна; однако ж, хотя и грешная, дерзаю надеяться на его благоутробие. Ей! Всегда прошу, чтобы света моего в радости видеть. Посем здравствуй, свет мой, на веки неисчетные».

20 мая войска подошли к знаменитой Перекопи, к укрепленному замку, защищавшему ров, который прорезывал перешеек: за Перекопью заветный Крым, цель похода. Но что такое Крым? Люди лучшие, опытнейшие, как, например, Гордон, давно уже толковали Голицыну, что завоевать Крым легко, только степная дорога к нему несколько трудновата. Голицын испытал эту трудность в первом походе, избежал ее во втором, достиг Крыма и тут только увидал, что не решен был заблаговременно главный вопрос: что такое Крым и как его завоевывать? Думали, что стоит только вторгнуться в Крым с большим войском, татары испугаются и отдадутся на волю победителя; не подумали об одном, что и за Перекопью та же безводная степь, как и на дороге к полуострову, что татары могут истребить все и заморить врага голодом и жаждою. Голицын стоял у Перекопи: надобно было брать крепость, а войско уже двое суток было без воды; спешили к Перекопи, думая, что тут-то будет конец лишениям, и что же увидели? С одной стороны Черное море, с другой Гнилое, везде вода соленая, колодцев нет, лошади падают, еще несколько дней – и как будет отступать, на чем везти наряд? Чтоб возвратиться с чем-нибудь назад, Голицын завел мирные переговоры с ханом в надежде, что тот, испугавшись нашествия, согласится на выгодные для России условия: но переговоры затянулись, а Голицыну ждать было больше нельзя. и он повернул назад без мира; рады были одному, что в степи, в страшный зной, при мучительном томлении жажды, татары преследовали легко, не всеми своими силами. Спустя два года с лишком после похода вышел из татарского плена смоленский шляхтич Поплонский и рассказывал: «Когда государевы ратные люди пришли к Перекопи, Нурадин салтан говорил отцу своему хану: для чего он против тех ратных людей из Перекопи нейдет. а если он, хан, идти не захочет, то он бы велел ему, Нурадину. выйти; и хан сказал: присылал к нему князь Василий Голицын для договору о мире, и он для того против тех ратных людей нейдет, а если это их желание не исполнится, то они, татары, его князя Василья и со всем войском, если станет приступать, в Перекопь пустят и без бою всех переберут по рукам, а иные и сами от нужды перемрут, потому что в Перекопи только три колодца воды пресной».

Когда Голицын дал знать Софье о своем возвращении от Перекопи, то получил от нее следующее письмо: «Свет мой, батюшка. надежда моя, здравствуй на многие лета! Зело мне сей день радостен, что господь бог прославил имя свое святое, также и матери своея, пресвятые богородицы, над вами, свете мой! Чего от века не слыхано, ни отцы наши поведаша нам такого милосердия божия. Не хуже израильских людей вас бог извел из земли египетские: тогда чрез Моисея, угодника своего, а ныне чрез тебя, душа моя! Слава богу нашему, помиловавшему нас чрез тебя! Батюшка ты мой, чем платить за такие твои труды неисчетные? Радость моя. свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, свет мой. видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собою. Письма твои, врученные богу, к нам все дошли в целости. Из-под Перекопи пришли отписки в пяток 11 числа. Я брела пеша из-под Воздвиженского; только подхожу к монастырю Сергия чудотворца, к самым святым ворохам, а от ворот отписки о боях. Я не помню, как взошла; чла, иучи! Не ведаю, чем его, света, благодарить за такую милость его и матерь его, и преподобного Сергия, чудотворца милостивого! Что ты, батюшка мой, пишешь о посылке в монастыри, все то исполнила; по всем монастырям бродила сама, пеша. А раденье твое, душа моя, делом оказуется. Что пишешь, батюшка мой, чтоб я помолилась; бог, свет мой, ведает, как желаю тебя, душа моя, видеть, и надеюся на милосердие божие; велит мне тебя видеть, надежда моя. Как сам пишешь о ратных людях, так и учини. А я, батюшка мои, здорова твоими молитвами, и все мы здоровы. Когда, даст бог, увижу тебя, свет мой, о всем своем житье скажу. А вы, свет мой, не стойте, пойдите помалу: и так вы утрудились. Чем вам платить за такую нужную службу, наипаче всех твои, света моего, труды? Если б ты так не трудился, никто б так не сделал». Официально, от имени царей, была послана Голицыну грамота: «Мы, великие государи, тебя, ближнего нашего боярина и оберегателя, за твою к нам многую и радетельную службу, что такие свирепые и исконные креста святого и всего христианства неприятеля твоею службою не нечаянно и никогда не слыхано от наших царских ратей в жилищах их ногайских поражены и побеждены и прогнаны, и что объявились они сами своим жилищам разорителями: отложа свою обычную свирепую дерзость, пришед в отчаяние и в ужас, в Перекопи посады и села и деревни все пожгли, и из Перекопи с своими поганскими ордами тебе не показались и возвращающимся вам не явились, и что ты со всеми ратными людьми к нашим границам с вышеописанными славными во всем свете победами возвратились в целости – милостиво и премилостиво похваляем».