Бесиво - Леонид Бородин

«Замечтательную идею в уме имею», — вышептывал, когда слегка под градусом бывал.

Ну да! И уважительная сумма, кстати, накопилась на его «замечтательную»…

Так вот, вся эта сумма разом прихлопнулась. Была живая, стала мертвая. И книжка в руках, и аж на третьей страничке на последней строчке цифра— дай Бог каждому, но уже неживая. Добрый такой покойничек нарисован в полной готовности, чтоб оплакивать горькими слезами. И ведь сосед Сергей Иванович предупреждал и через Андрюху, и Саньке лично намекал, чтоб рублики либо в дело, либо в валюту да в чулок… Так ведь нет, не верил, подозревал Санька, что хочет сосед не мытьем, так катаньем втянуть его, крылатого, в дела муравьиные, — презирал он Андрюхино стяжательство-стянутельство, что затеяли они на пару с «болтуном» — это так о Сергее Иваныче с отмашкой, — что не дают им покоя чистые рублики Санькины, от всякого соблазна законно оформленные и за семью замками хранимые для серьезного потребования, когда потребованию время придет. Пришло! Дождался!

Очумел. Глаза то дикие, то жалобные. Смотрит на «покойничка» — циферку пятизначную, пальцем прокуренным тычет в нее и к Андрюхе с бесполезным допросом: «То ись как? То ись как это “заморозить”? А я что? Меня нет конкретно? Мне теперь что — в петлю?..»

— Не ты один… — Что еще можно сказать на братаново горе. — Не пропадем, поди. Не чужие.

Но Санька уже пьян и не в разуме. «Я убить хочу, — шепчет. — Кого мне убить, чтоб душе легче?! Где этот твой деловой, он все знает, пусть мне фамилию назовет. Конкретно! Я им не корова в стойле! Всю жись сдачу давал, никому не спускал… Они там думают, что я спущу, а вот — хренушки! Не таков Санька Рудакин! Больно убивать буду…»

Еле с женой уложили братана на диван да еще руками придерживали — трепыхался, уже и говорить ничего не мог, только слюну пускал да мычал по-звериному. Еще бы, чуть не литровку выжрал почти без закуси. Сутки спал — так изнемог в горе своем. Назавтра и вообще с того дня — бледный, глаза незрячие, спина горбом, ноги заплетаются… Как-то Андрюха заглянул к нему в пристройку и обмер. Стоит Санька напротив стола, на столе аккордеон с растянутыми мехами, а у Саньки в руках ружье-двухстволка, и целится он в свою гармошку… Успел, отобрал. Потом запрятал ружьишко подальше. Но когда отобрал, Санька на пол сел и заплакал, слезы по небритости — в два потока. «Тунеядец я теперь, — говорит-хнычет, — ничего делать не хочу. Тошно. Ты, — говорит, — ты, братан, выгони меня, с чем я есть. Может, с голодухи да холодухи и захочу работать. А как тунеядец — не захочу. Обжирать тебя буду внаглую. Я теперь что скот последний».

Сидели на полу два мужика, обоим за сорок, один хныкал, другой головой качал, и ничего путного друг другу сказать не могли. Это, что называется, зажрались, потому что по всей остальной стране, да и хоть в любой соседней деревне, оторопь в людях, а телевизор послушать, так лучше и вообще не слушать, потому что вроде бы и не война, а все друг с другом воюют, и по-военному, и по-бандитски, — гибнут люди. А другие вопят, почти что как в войну, — жрать нечего. И тут же кнопку переключи, в этой же стране, только будто в другом месте, люди с жиру бесятся, миллионы хапают и, хапая, не запыхиваются, а все говорят, говорят… И откуда только в людях такая говорливость взялась, если еще недавно без бумажки и не высовывались даже.

И в сравнении со всем, что в стране творится, Рудакины почитай что жируют. На отстроенной ферме — коровы. Молоко, масло, сметана — Сергей Иваныч навел на одно бандитское гнездо под видом санатория — все туда, наличка — в руки. Туда же — и часть картошки, что с десяти соток, остатками колхозных удобрений ухоженных. Два трактора с полным набором прицепов для разных работ. Подвалище отгрохал Андрюха для овощного хранения — что тебе бомбоубежище. Три весны и три осени уже бичи из района вкалывают на хозяйстве, двое постоянные — понравилось. Не обижает Андрей Батькович и рублем, и жратвой. В помощь жене на ферме местная тетка, похоронившая сперва мужа от пьянки, потом обоих сыновей: один в Чечне пропал без вести, другой, что в «крутые» намылился, пулю схлопотал в городе Туле. Тетка теперь как член семьи. Но чего там, ни бичи, ни тетка не в убыток. Не знает Андрюха такого слова — «убыток». Хлопоты не о том, хлопоты — как прибыток от налогов спасти. Благо, сосед всезнающий под рукой, да и от поборщика дешевле отмазаться, чем неизвестно куда рублики сносить будто бы по закону.

Наезжать пытались всякие охламоны на Рудакиных. По первому разу братья вилами отмахались, а второго разу уже и не было. К тому времени сосед Сергей Иваныч в районе такую силу заимел, что все законное районное начальство с ним за ручку. Чем не жизнь! Главное, как опять же Сергей Иваныч учит, нынче всяк за себя. Никому не завидовать и никого не жалеть. Потому что захоти — каждый может. Но одни не умеют, а другие боятся, хотя хотят все — и это их проблемы.

Ничего, пережил бы Санька свою потерю, смирился бы, не в петлю же взаправду соваться, позапойничал — оклемался, угомонился, с горя, глядишь, женился бы… Если б не старшая сестра их Галинка. Хотя какая, к чертям собачьим, Галинка, если уже на пенсию села. Села, да только не осела. Какие-то рубли, что на книжке держала, сгорели, как и у Саньки. Мужик от нее ушел-пропал, дети разбежались и не шибко щедрили в помощи. Потому, хотя уже и спина горбом, и ноги опухают к непогоде и погоде, должность свою почтальонную решила не оставлять, пока вконец не загнется или пока не прогонят. Андрюха ей пред тем как раз уже третий мопед купил, рижского производства, что чуть получше украинского, но тоже — грех на колесах, мотоциклетный недоделок. Люди деревень, по каким почту развозила, потешаться устали, глядючи на старуху на мопеде, — кино! Шапокляком прозвали.

Чтоб в дом не заходить, время не тратить, она приткнется у калитки и давай газу накручивать, чтоб сами вышли да почту забрали. Иная хозяйка своему мужику или ребенку так и скажет, бывало: «Слышь, Галька рудакинская распе…лась под забором, письмо, поди».

Теперь не две, а четыре сдыхающие деревни обслуживала Галина, и всякий раз сама всю почту просматривала, чтоб куда впустую не ехать. Так и было на этот распроклятый раз. В деревню под названием Колюшка — ни писем, ни газет, ни пенсий. Значит, маршрут особый, не то что дороги — все тропы знала в окрестности, где ее недоносный мотоциклет проскочить может.

Но каким бы путем ни ехала, в Шипулино к братьям обязательно, даже если и сумка уже пустая. К братьям обязательно. Обычно к вечеру, если летом. Зимой пораньше, стала в старости темноты бояться, хотя глазами зорка осталась, дай Бог иному молодому.

В тот день заявилась аж до полудня. Встрепанная. Не только сапоги-резинухи, но и одежка глиной перемазана… Увидела Андрюху во дворе, подмигнула, рукой подмахнула, горбунком не в дом, а в баню проскочила, из двери выглядывала, Андрюху зазывая.

Когда он пришел, дверь плотно закрыла и сначала, губы поджав, молча пялилась на братана и на его расспросы — дескать, упала, что ли, или с мопедом чего — только лицом кривилась… Потом зашептала:

— Селюнинский овраг знаешь?

— Ну.

— Так вот, в этом овраге машина «бобик» кверх колесами. В машине два покойничка с шеями переломанными, а при покойничках-то знаешь, что?

— И что?

— А вот что!

И достает тут она откуда-то, чуть ли не из-под подола, бумаженцию. Да непростую. А сто долларов значащую.

— И много там это?..

— Много. Чемоданчик ихний лопнул, когда в овраг кувыркались, так что обсыпь сплошь…

Андрюха вспотел от разных мыслей, которые одна за другой друг дружку всшибку, а Галинка, что ведьма, вперилась в его глаза, зрачками в зрачки впилась и ждет, что брат скажет да что решит.

Селюнинский овраг — он один только и есть окрест. Да и то это не овраг. Когда-то для кирпичного завода начали было там глину черпать, а она, глина селюнинская, при строгой проверке с тухлятинкой оказалась, примеси какие-то… Карьер забросили, так и остался — не то карьер, не то овраг. По весне и до половины лета в нем вода неглубокая стояла, потом — только грязь желтая до самых заморозков. От района туда никакого подъезда, но меж деревнями проложилась, хотя и не шибко укаталась дорога — по ней в основном на машинах всякий крадеж перевозили: комбикорм, удобрения разные, лес нарубленный внаглую… Как туда эти попали? Загадка не по уму, по уму — никакого резона быть там да еще в овраг сверзиться чужим людям, а что чужие — факт, своих Галинка всех знает…

И «бобик»… — так милицейские машины в прошлые времена обзывались…

— Еще кому сказала?

— Да ты что!

Долго молчали.

— Надо же, как назло Сергей Иваныч раньше субботы не будет…

— На что он тебе? Опасный он…

— Умный он. В какую дырку сувать палец, а в какую не след, в том он волокет без промаху. Ладно, щас Санька подыму, дрыхнет еще, и поедем смотреть… За посмотр не сажают.