Третья сила - Дмитрий Ермаков

Да и поваренок Митя, возившийся среди кастрюль и сковородок, получал не первый щелбан от отца-повара.

— Горе луковое, ты вообще меня слышишь?! — сердился Михаил Самохвалов. — Ты какого черта в кастрюлю очистки высыпал? Да что с тобой сегодня?

Митя молчал. В конце концов отец с раздражением бросил через плечо:

— Иди-ка лучше на станцию, сын.

И первый человек, с которым столкнулся Митя, высунувшись из дверей столовой, был отец Лены.

Сталкер ходил туда-сюда по проходу между палатками и вагонами, сложив руки за спиной. Сидеть на месте Рысев больше не мог.

— Что там с Леной? — робко поинтересовался Митя. Сталкер не обратил внимания на его вопрос. Казалось, он его вообще не услышал.

Шли томительные минуты.

Потом в будке дежурного зазвонил телефон.

— Рысев! Князь! Это тебя, «Ладога» на проводе! — крикнул постовой.

Святослав взял трубку. Оттуда раздалось что-то невнятное.

Как ни напрягала слух Ксения Петровна, занявшая пост в десятке метров от будки, ничего не расслышала. Святослав Игоревич бросал односложные реплики: «Слушаю», «Понял», «Ждем». После этого, отмахнувшись от всех вопросов, помчался по станции в сторону госпиталя.

Появился милиционер, он увел старушек от входа в туннель и приказал всем вернуться на рабочие места. Но жители Проспекта Большевиков все равно то и дело выглядывали в окна. Обыденная жизнь станции впервые за долгое время сбилась с привычного ритма… Люди ждали события, которое бы нарушило привычное течение монотонных часов и дней. Ждали и боялись одновременно.

Прошло еще несколько минут, а потом дверь герметичной переборки, которая закрывала вход в туннель, чтобы с «Проспекта» не выходило тепло, распахнулась так, словно ее взорвали.

На станцию вбежали санитары с носилками. На них лежала бледная, бесчувственная Лена. Ее правая рука была примотана к куску дерева и старательно перебинтована. Одежду и волосы покрывали пятна крови. Иван Громов и Эдуард Вовк, потные, грязные, сами едва державшиеся на ногах, бежали рядом. На вопросы не отвечали, мрачно смотрели в пол.

Они пронеслись через платформу и скрылись в дверях госпиталя.

Минуту царила гробовая тишина. Потом все заговорили разом.

Митя Самохвалов в ужасе закричал, что Лена погибла, но крикуна мигом заткнули.

— Жива она, понял, Самосвалище?! — рычал на Митю Самсонов, показавшийся из своей палатки. — Жива-а!

— А что, что тогда с ней?! — закричал в ответ поваренок.

Гриша опустил голову и тихо произнес:

— Не знаю… Но жива. Жива…

Версии рождались и тут же отметались. Из своих углов показались даже те, у кого рабочий день был в разгаре. Василий Васильевич Стасов с большим трудом вернул людей на фермы и к станкам. У больницы осталось человек пятнадцать самых любопытных, в основном знакомые Лены. Тут же крутился Митя Самохвалов. Сюда же со своим раскладным стульчиком присеменила Ксения Петровна.

Полчаса спустя к людям вышел Иван Степанович Громов. Он появился на больничном крыльце, мрачный, страшно уставший, словно бы постаревший на несколько лет.

Все разом затихли.

Гриша Самсонов протолкался к самому крыльцу. В руках он мял и комкал свою красную ленту, приплясывая на месте от нетерпения.

— Елена жива. У нее сломана рука. Много ушибов. Тяжелейший шок. Но она жива, — начал говорить Иван Степанович. Он через силу улыбнулся, но тут же снова помрачнел, как грозовая туча.

— Во время охоты возникли осложнения. Ничего больше я сказать пока не могу. Не имею права. Но знайте: я и Эдуард сделали все, что могли. Все, что могли.

— Да. И еще, — воскликнул Громов, видя, что люди опять заговорили все разом в полный голос. — Тихо! Не надо шуметь! Это просьба врачей. Не надо шуметь. Пожалуйста.

Иван Степанович ушел. Разошлись друзья и знакомые Рысевых. Через пять минут у дверей госпиталя остался только Гриша Самсонов. Он все так же смотрел, не отводя глаз, на двери медицинского блока. Милиционер покрутился, покрутился рядом, но прогонять парня не стал, лишь буркнул: «Шуметь строго запрещено!». А потом даже стул вынес.

— Ты это… Садись, парень, — обратился к нему страж порядка, и, похлопав Самсонова по плечу, скрылся в дверях больницы.

— А Гриша-то, кажется, влюбился… — шепнула Ксения Петровна, осторожно выглядывая из-за угла.

— Хороший выбор, — переглянулись старушки. — Хорошая пара будет. И детки крепкие вырастут.

Три дня Лену держали в помещении госпиталя. Все это время Гриша крутился рядом. Парень то интересовался, как состояние девушки, то просто сидел где-нибудь в сторонке, терпеливо ожидая новостей. На третий день к Грише подошел Святослав Рысев.

Сталкер постоял в сторонке, посмотрел на юношу, на его мощный торс, широкие плечи. Уважительно хмыкнул, увидев ромбик на рукаве, который нашивали тем, кто окончил школу на «отлично».

«Самсон — парень не плохой, — размышлял Рысев. — Да и Лена моя о нем часто говорит. Если и есть на станции достойный кандидат, то это он, Самсон».

Еще какое-то время Святослав Игоревич колебался, взвешивая все «за» и «против». А потом подошел к Грише, присел рядом и произнес, стараясь заглянуть в глаза юноши:

— Хочешь ее увидеть?

Гриша ахнул и вскочил на ноги. Он схватил руку Святослава, принялся ее трясти, но тут же, испугавшись своей смелости, вытянулся по струнке. Назвал Святослава «товарищем Рысевым», потом «Святославом Игоревичем». Начал доставать из кармана ленту, затем, вспомнив, что та вся измята, затолкал поспешно назад. Щеки юноши залил румянец.

Святослав наблюдал за Гришей, и теплая улыбка играла на его лице.

«А ведь и я, когда влюблялся, становился таким же клоуном. Любовь всех равняет», — подумал сталкер. А вслух сказал: — Хочешь? Ну, пойдем. Пойдем, парень.

За ними сунулся Митя Самохвалов, крутившийся поблизости. Но на его пути встал Эдуард Вовк, хмурый, злой, страшно уставший.

— Не положено, — сухо произнес солдат.

— А, а этот? — возмутился Митя, глядя на дверь, только что захлопнувшуюся за спиной соперника.

— А этот с Рысевым! — бросил Эд, закрывая дверь.

Митя постоял немного на пороге, тяжело вздохнул и поплелся обратно на кухню.

Лена Рысева лежала в своей комнате, укрывшись по пояс одеялом, положив поудобнее загипсованную руку, и увлеченно читала книгу.

Гипс ее выглядел довольно забавно: рисунки покрывали его почти полностью. Встречались зверюшки, оружие, портреты людей. Приглядевшись, можно было обнаружить клеточки для игры в крестики-нолики. Имелось одно поле для «морского боя». Какие-то рисунки нанесли кусками угля, какие-то карандашами.

Екатерина Андреевна Соколова, доктор, приходившая проверить самочувствие девушки, в первый момент опешила, увидев эти художества, но запрещать больной рисовать на гипсе не стала. Только произнесла с улыбкой:

— В первый раз вижу, чтоб на гипсе в игры настольные играли…

На это Лена отвечала с задорной улыбкой:

— В борьбе со скукой все средства хороши.

Началось все с сердечка, которое коряво, но с душой нарисовал Гриша. Лена спала, когда он приходил, и парень решил таким образом ее порадовать. С тех пор каждый, кто приходил навестить Лену, считал своим долгом оставить свой автограф на гипсе.

— Когда его снимут, оставь на память, — посмеивался отец. — Жалко такой шедевр выбрасывать.

Святослав Игоревич был спокоен и счастлив.

От шока Лена оправилась.

Кости срастались быстро, врачи говорили, что к концу месяца гипс, скорее всего, можно будет снять. Спортивные занятия дочери, конечно, пришлось пока оставить, зато она засела за учебники и художественные романы, до которых раньше не доходили руки. А уж книг в доме Рысевых имелось в избытке.

Каждый день приходил Гриша Самсонов. Он садился у изголовья кровати, и если девушка спала, в благоговейной тишине любовался нежными чертами ее лица, а если бодрствовала, заводил разговоры обо всем на свете. Гриша рассказывал анекдоты, и ребята дружно хохотали; они читали друг другу стихи, вспоминали интересные случаи из жизни.

«Вот и славно, вот и хорошо, — размышлял Святослав Игоревич; он сидел на кухне, прислушивался к голосам молодых людей и радовался за дочь всей душой, — узнают друг друга получше, присмотрятся. Идеальная ситуация, черт возьми».

Наведывались и его друзья. Иван Громов и Эдуард Вовк каждый раз, когда выдавалась свободная минутка, приходили с Ладожской, интересовались, как здоровье Лены, приносили гостинцы. Иногда к ним присоединялся и Денис Воеводин.

А в этот раз они пришли все одновременно.

Со стороны это выглядело немного комично: четверо крепких мужиков заняли все свободное пространство комнаты, сюда бы теперь и ребенок не втиснулся. Гриша, как особа привилегированная, сел на кровать рядом с Леной. Иван Громов, помявшись, примостился на единственный стул. Денис и Эд остались стоять.