Как влюбиться без памяти - Ахерн Сесилия

— У вас семнадцать пропущенных звонков, я подумала, а вдруг это что-то очень важное, и ответила. К тому же, чтобы наш план сработал, мне нужен полный доступ к вашей жизни. Никаких запретных зон. Никаких секретов.

Я умолкла, чтобы убедиться, что он понял. Он не возражал.

— Это Мария звонила. Она волнуется за вас. Боялась, как бы с вами чего не случилось после той ночи, и вообще ей тревожно. Говорит, с вами уже больше года что-то не так, а последние месяцы особенно. Она никак не могла до вас достучаться, поэтому решила посоветоваться с Шоном, чем вам можно помочь. Ей не удалось побороть свое чувство к Шону, хотя она пыталась. Они не решались вам признаться, потому что не хотели причинить вам боль. Вместе они уже полтора месяца. Она не знала, как вам об этом сказать. Мария считает, что вы сначала переживали из-за сестры, когда ей пришлось уехать из Ирландии, а потом из-за болезни отца и своей работы. Уверяет, что каждый раз, как она пыталась с вами поговорить, непременно случалось что-нибудь плохое. Она хотела вам рассказать про них с Шоном, но тут стало известно, что ваш отец смертельно болен. На прошлой неделе она договорилась с вами встретиться и наконец все объяснить, но вы ей сообщили, что вас уволили. Ей очень жаль, что вы узнали о них с Шоном именно таким образом.

Он слушал меня, и я видела, как внутри его клокочет гнев, но в то же время он страшно переживал. Ясно, что он очень трепетный, ранимый человек и что он с величайшим трудом удерживается на грани.

— Ей не понравилось, что я ответила на звонок. Она расстроилась и даже, по-моему, рассердилась. Как так, незнакомая девушка с утра пораньше рядом с вами. Она явно меня приревновала. Ей казалось, что за шесть лет она успела познакомиться со всеми вашими друзьями. Такие дела.

Он уже не так злился — мысль, что Мария ревнует, слегка остудила его гнев.

Я помедлила, раздумывая, сказать ли и все остальное, и решила, что игра стоит свеч.

— Она сказала, что не узнает вас в последнее время. Вас словно подменили — был веселый, жизнерадостный человек и как будто потух.

На глаза его набежали слезы, но он мотнул головой, кашлянул и надел маску крутого мачо.

— Вы снова станете прежним, обещаю вам, Адам. Кто знает, может быть, если Мария увидит того, в кого она когда-то влюбилась, то полюбит вас опять. Мы раздуем угасшее пламя.

Я вышла в соседнюю комнату, чтобы у него была возможность спокойно все обдумать, и нервно грызла ногти в ожидании его ответа. Прошло долгих двадцать минут, и он появился в дверях — полностью одетый к выходу, глаза ясные, на лице ни следа растерянности или печали.

— Пошли завтракать?

В гостиничном буфете был весьма обширный выбор блюд, и посетители сновали туда-сюда, щедро накладывая себе в тарелки разносолы шведского стола. Мы сели спиной к залу, и на подносе у нас стояли только чашки с черным кофе.

— Итак, вы ничего толком не можете есть, почти не спите и спасаете людей. Что еще у нас с вами общего? — спросил Адам.

Я действительно потеряла аппетит три месяца назад, когда поняла, что несчастлива с Барри. Потеряв аппетит, я стала терять и в весе, но боролась с этим, черпая советы из «Как вернуть аппетит маленькими кусочками».

— Неудачные романы, — предложила я.

— Вы ушли сами. Меня бросили. Не засчитывается.

— Не осуждайте меня, вы слишком личностно это воспринимаете.

— Постараюсь.

Я вздохнула.

— Ну ладно, расскажите про себя. Мария произнесла одну вещь, на которую я обратила внимание. Что вы перестали излучать жизнерадостность.

— Да-да-да, и я на нее обратил внимание, — оживленно кивнул Адам. — Интересно, она это осознала до или после того, как трахнула моего лучшего друга, или, может, во время?

Я пропустила это мимо ушей, пусть человек выплеснет злость.

— Как вы восприняли смерть матери?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что мне это может помочь.

— А мне это может помочь?

— Ваша мать умерла, сестра уехала, отец смертельно болен, а девушка встречается с другим. Я думаю, то, что она ушла, послужило своего рода спусковым механизмом. Возможно, для вас непереносима идея утраты. Вы боитесь быть покинутым. Понимаете, если знаешь, как работает этот механизм, можно его держать под контролем, не поддаваться негативным эмоциям и не давать тревожным мыслям затягивать тебя в трясину все глубже и глубже. Вас покидают сейчас, а вы реагируете точно так же, как когда вам было пять лет, вот в чем дело.

Очень, на мой взгляд, убедительные соображения, но, похоже, только на мой.

— Мне кажется, вам пора перестать изображать из себя психотерапевта.

— А мне кажется, вам давно пора сходить к нему, но раз вы упорно отказываетесь, то лучше я, чем никого.

Он промолчал. Не знаю, в чем причина, однако это, похоже, не вариант. Ну все равно надо надеяться, со временем мне удастся его уговорить.

Адам вздохнул и откинулся на спинку стула, уставив взгляд на люстру, будто это она с ним беседовала.

— Мне тогда было пять, а Лавинии десять. У мамы был рак. Все это было очень грустно, но я ничего не понимал. Мне не было грустно, но я видел, что все переживают. Я не знал, что у нее рак, или не знал, что это такое. Знал просто, что она болеет. Она была в комнате внизу, на первом этаже, и нам не разрешали туда заходить. Несколько недель или несколько месяцев, не помню. Казалось, что вечность. Рядом с комнатой надо было вести себя очень тихо. Часто приходили врачи, у них были такие специальные чемоданчики, они смотрели на меня с сочувствием и гладили по голове. Отец редко заходил туда. Однажды двери в комнату открыли. Я зашел, увидел кровать, которой раньше там не было. Кровать была пуста, но в остальном в комнате все было как всегда. Врач, который был со мной особенно приветлив, сказал, что мама ушла. Я спросил куда, он сказал — в рай. Тут я понял, что она не вернется. Мой дед ушел туда, и он не вернулся. Я решил, что это, наверное, очень приятное место, раз оттуда не хочется возвращаться. Мы поехали на похороны. Все были такие печальные. Несколько дней я провел у своей тети. А потом меня отправили в частную школу-интернат.

Все это он произнес без малейших эмоций, абсолютно отстраненно, защитная реакция не позволяла ему подключиться к той ситуации и испытать невыносимую боль утраты. Все, что он сказал, безусловно, было правдой, в этом я не сомневалась.

— Ваш отец не говорил с вами о том, что происходит с мамой?

— Мой отец не тратит время на эмоции. Когда ему сообщили, что жить ему осталось считаные недели, он велел, чтобы ему в больничную палату поставили факс.

— А сестра? С ней вы могли поговорить?

— Ее тоже отправили в школу, в Килдэр, и мы виделись несколько дней в году на каникулах. А в первое же лето, когда мы приехали домой, она открыла в городе ларек и продала там мамину обувь, сумки, шубы — вообще все, что представляло хоть какую-то ценность, и выручила за них очень немалые деньги. Подчистую распродала мамины вещи… и выкупить их обратно было уже невозможно, когда это всплыло несколько недель спустя. Деньги к тому моменту она почти все истратила. Она и до того была мне почти чужая, а после и подавно. Лавиния сделана из того же теста, что отец. И гораздо умнее меня, жаль только, что она не находит своему уму лучшего применения. Это ей бы следовало занять место отца, а вовсе не мне.

— В школе вы с кем-нибудь подружились?

Я надеялась, что хоть кто-то в жизни Адама относился к нему тепло и по-дружески. Мне хотелось, чтобы хоть на каком-то этапе в конце можно было сказать: «Хеппи-энд».

— Там я познакомился с Шоном.

Не годится для хеппи-энда, Шон в итоге оказался предателем. Не удержавшись, я мягко накрыла руки Адама своими. Он напрягся, и я тут же их убрала. Адам еле заметно усмехнулся и спросил:

— Может, прекратим наконец эти ритуальные пляски вокруг да около и перейдем напрямую к проблеме?

— Это не ритуальные пляски. Я думаю, что смерть матери наложила отпечаток на всю вашу дальнейшую жизнь, она определила ваше поведение, реакции, отношение к людям и к себе самому — так подобные ситуации описывают все психологи, и я лично считаю, что это совершенно верно.