Ной Буачидзе - Илья Дубинский-Мухадзе

По давнишнему обычаю, с наступлением вечера жители Софии устремлялись на улицы — погулять, посидеть в «сладкарнице», в «пивнице». Особенно людно и шумно было в центре. Ной не любил этих мест. Его влекли к себе старинные парки. Там он дышал полной грудью, как у себя на родине.

Вынужденное безделье продолжалось недолго. Как-то вечером Тодор Данаилов повез Ноя к Димитрию Николаевичу Благоеву. Благоев в совершенстве владел русским языком, учился в Петербургском университете и еще в 1883–1884 годах создал одну из первых в России социал-демократических групп.

Димитрий Николаевич долго не отпускал Ноя, беседовал с ним подолгу, особенно подробно о том, какую позицию он занимает в отношении войны, как представляет себе разрешение национального вопроса, с какими работами Ленина успел познакомиться.

У Благоева Ной встретился и с одним из руководителей революционных профсоюзов товарищем Георги — Георгием Димитровым.

У Ноя и Георги сразу нашлось много общих интересов. Оказалось к тому же, что они родились в одном году — 1882 и даже в один и тот же день — 18 июня! Было и другое приятное совпадение. Оба двадцатилетними юношами вступили в революционное движение.

В ближайшее воскресенье Георги пригласил Ноя присоединиться ко многим тысячам жителей Софии, которые, захватив с собой еду на весь день, целыми семьями поднимаются на гору Витоша. Кто посильнее и понастойчивее, добирается до самых снежных вершин, чтобы в разгар лета поиграть в снежки. Другие, постарше, с удовольствием располагаются под сенью старых дубов, достают из заплечных мешков кашковал — добрый болгарский сыр, наполняют рюмки сливовой и с чувством поют:

Мило родино,Ти си земен рай…

В глубине ущелья, у скамейки, сделанной из ствола белой березы, Буачидзе остановился, радостно сказал:

— Спасибо, Георги, у меня такое чувство, будто сегодня конец недели, до утра понедельника я отпущен из училища и сейчас по хорошо знакомой тропе шагаю домой — в свое селение в горах. Если не за этим, так уж обязательно за следующим подъемом меня встретит кто-нибудь из младших братьев с горячей кукурузной лепешкой.

Еще один поворот, и друзьям открылась небольшая церковь, сложенная из каменных плит. У входа Ной заметил надпись «1259 год».

— Зайдем?

— Обязательно, — согласился Георги. — Как истинный болгарин, я в этом очень заинтересован. Но, вероятно, надо объяснить? Церковь на горе Витоша, в сущности, не такая уж древняя. Ваш знаменитый земляк философ Иоанэ Петрици и его сорок друзей, грузин-книжников, построили свой монастырь возле болгарского города Пловдива почти на два столетия раньше. Мы там еще побываем и отведаем черного вина из лоз, некогда привезенных с вашей родины и великолепно чувствующих себя в Болгарии. А церковь, на пороге которой мы беседуем, славна другим. Ее внутренние стены покрыты фресками, выполненными с неподражаемым мастерством. Специалисты считают, что из всех фресок, сохранившихся в монастырях и соборах Болгарии, эти самые удачные и самые ранние по времени.

В Софию возвращались вечером. Над снежными вершинами гор сияли крупные звезды, а город, как ни удивительно, открывался в густом тумане. Отовсюду доносились песни, и Ной снова, уже в который раз, отмечал огромное сходство грузинских и болгарских музыкальных мелодий. Тут же он с радостью вспомнил, что слова «родина» и «брат» одинаково произносят и имеют одинаковый смысл и в русском и в болгарском языках.

Болгарским революционерам удалось устроить Ноя, по паспорту все еще Калистрате Гурули, управляющим крупным имением во Фракийской долине, там, где ее рассекает река Марица. Солидное положение на время избавило Ноя от назойливого внимания полиции и заботе о хлебе.

За подписями Гуриели и Самбуа[13] Буачидзе публиковал статьи против «беспримерной войны народов», против того, чтобы в угоду буржуазии «изо дня в день десятки тысяч молодых, здоровых людей устилали своими трупами перевалы Карпат, поля Галиции, Франции, Малой Азии и кровью своей окрашивали воды Немана, Вислы, Сены…».

На собраниях болгарских рабочих в Пловдиве и в Бургасе, в беседах с крестьянами Буачидзе терпеливо разъяснял, почему народ не должен защищать «престол и отечество». Оружие, говорил он, надо направить против своей буржуазии.

Через руки Ноя проходили и транспорты с ленинской газетой «Социал-демократ». «Вероятно, вам будет интересно узнать, — сообщал Буачидзе Владимиру Ильичу, — что «Социал-демократ» для болгарских и румынских товарищей является путеводной звездой».

У Ленина возникало множество различных вопросов к своему посланцу. Отвечать на них Ною порой было довольно трудно. Болгарские революционеры вспоминают, что Ной нередко тайком отправлялся в Сербию и Румынию, проникал в Грецию. Буачидзе бывал в самых отдаленных уголках Балкан, особенно в период подготовки к созыву в Софии— февраль 1915 года — общебалканского социалистического митинга.

В одном из писем Ленину Буачидзе сообщал: «…Влияние германской с.-д. тут огромное, если не сказать больше, и этим объясняется, что буржуазная русофильская пресса кличет балканских товарищей «германофилами»… что же касается низов, вот куда бы я рекомендовал показаться всем позорно выжидающим «хвостистам» (простите за неудобное выражение «хвостизм») вроде Огеевых и Аксельродов; вот где им задали бы жару».

Строки из другого письма: «И если балканский пролетариат высоко и незапятнанно держит свое революционное социалистическое знамя, это прежде всего благодаря своему здоровому классовому инстинкту и политическому опыту».

Еще одна характеристика, впоследствии вполне подтвержденная историей: «Под лозунгом «мир» рабочие идут, но спросите любого из них, как он понимает борьбу за мир, и вы убедитесь, что это не мир, а война пролетариата против нынешнего порядка вещей». И далее: «Масса везде с нами, но из лидеров только на Благоева и Димитрова можем всегда и везде рассчитывать».

Как-то в Пловдиве Буачидзе раздобыл тележку и отправился за шестьдесят верст в Калофер. В час, когда соскользнувшее на заре с вечных снегов Стара-Планины солнце пестовало розы Казанлыка и фруктовые сады Калоферской долины, Ной добрался до места. Вот и огромные красно-черные камни, некогда сорвавшиеся с крутолобых вершин Большого Купена, а может быть, и с самого Юмрукчала[14]. На них, вблизи отчего дома с большим широким балконом и резными деревянными решетками на окнах, часами сидел, вбирая в себя очарование родной природы, думал, творил человек, которого Ною никогда не пришлось видеть. Но любил его Ной безгранично, перед мужеством и талантом его безмерно преклонялся. И сюда, в Калофер, Ной приехал единственно для того, чтобы побывать в доме, где родился и провел беспокойное детство великий болгарин, народный поэт и революционер Христо Ботев.