Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина

— Да нет же. Он считает, что это и мой сын.

— А вы?

— Я от него отреклась. Это сын Игоря Васильича!

— ?

— Вы не понимаете? Это трудно понять. Но это так. Ему сейчас шестнадцать лет, и живёт он у бабушки. Я его не хочу видеть».

Столь необходимое поэту восхищение он находил, и не раз, за годы супружества, но встреча с молодой учительницей Верой Коренди стала решающей. В авторском экземпляре книги «Классические розы» в стихотворении «Любовь коронная», датированном «1929,9 октября», снято посвящение «Ф. М. Л.» (Фелиссе Михайловне Лотаревой), поскольку после 1935 года женой поэта стала Вера Коренди. По той же причине Северянин зачернил свою надпись на книге «Адриатика»:

«Фелиссе — единственно — любимой — Игорь.

Тойла... 1932... август».

Письма Северянина — незаменимый источник сведений для уточнения фактов жизни и творчества поэта. Поскольку, как уже отмечалось, эта часть архива поступила в Эстонский литературный музей от Фелиссы Круут, то ядром коллекции являются 69 писем Северянина к ней (1935—1938) и сопутствующие документы.

Северянин увлекался и влюблялся не раз за время брака с Круут, всякий раз оставаясь в семье, — уход к Вере Коренди нарушил это шаткое равновесие. Фелисса не приняла его обратно, хотя Северянин писал ей покаянные письма, надеясь сохранить хотя бы дружеское общение. Приведём одно из таких писем от 8 марта 1935 года:

«Это действительно возмутительно: ты веришь больше злым людям, чем мне, испытанному своему другу! Моя единственная ошибка, что я приехал не один. Больше ни в чём я не виноват. Фелиссушка, за что же ты оскорбила меня сегодня? Почему не дала слова сказать? Почему веришь лжи злых людей — повторяю? Мало ли мне что говорили и говорят, как меня вы все ругаете! Однако же я стою выше всего этого и не передаю ничего, чтобы не огорчать тебя! Я никому не верю, и ты не должна верить. Что ты хочешь, я то и исполню — скажи. Она уедет сегодня, а я умоляю позволить объясниться с тобой, и то, что ты решишь, то и будет.

А вчера я потому не пришёл, что Виктор сказал только в 9.30 веч. И сказал так:

— С Вами хотят поговорить.

— Когда?

— Сегодня вечером или завтра утром.

Я же не знал, что спешно, было скользко и очень темно, и вот я пришёл утром. А если бы я знал, что нужно вчера вечером, я пришёл бы, конечно, вчера же, хотя бы ночью. И ещё я думал, что ты спать ложишься, и не хотелось мне тебя, дорогая, тревожить.

Я очень тебя прошу, родная, позволить поговорить последний раз обо всём лично, и тогда я поступлю по твоему желанию. Я так глубоко страдаю. Я едва жив. Прости ты меня, Христа ради!

Я зайду ещё раз.

Твой Игорь,

всегда тебя любящий».

«Я хочу домой. Я не узнаю себя. Мне больно, больно, больно!» (14 марта 1935 года). 1 августа 1935 года в день рождения Вакха Северянин, словно украдкой, пока остался один дома, пишет о своём «духовном одиночестве», отсутствии поэзии и тонких людей — «мне с нею не по пути»: «Тяжело мне невыносимо. Я упорно сожалею о случившемся. И с каждым днём всё больше... О тебе мои грёзы и вечная ласка к тебе».

В следующем из сохранившихся писем (19 апреля 1936 года из Сонды), после запрета писать, Северянин тоскует о неудавшейся попытке остаться в Тойле навсегда:

«В этот раз ты поступила со мною бесчеловечно-жестоко и в высшей степени несправедливо: я приехал к тебе в Страстную Господню пятницу добровольно и навсегда. Моя ли вина в том, что разнузданная и неуравновешенная женщина, нелепая и бестолковая, вызывала меня по телефону, слала телеграммы и письма, несмотря на мои запреты, на знакомых? Моя ли вина в том, что она, наконец, сама приехала ко мне, и я случайно, пойдя на речку, встретил её там? Я ни одним словом шесть дней не обмолвился ей и послал ей очень сдержанное и правдивое письмо только накануне ея приезда, и, следовательно, если бы она не приехала в четверг, она получила бы утром в пятницу моё письмо и после него уже конечно не поехала бы вовсе, ибо моё письмо не оставляло никаких сомнений в том, что ей нужно положиться на время до каникул, т. е. до 25 мая, и тогда выяснится, смогу ли я жить с ней или вернусь. И конечно, к 25 мая я — клянусь тебе — написал бы ей, что не вернусь. Я, Фишенька, хотел сделать всё мягко и добросердечно, и ты не поняла меня, ты обвинила меня в предумышленных каких-то и несуществующих преступлениях, очень поспешила прогнать меня с глаз своих долой, чем обрекла меня, безденежного, на униженья и мытарства и, растерзанного, измученного, не успевшего успокоиться, передохнуть и придти в себя, бросила вновь в кабалу к ней и поставила в материальную от нея зависимость».

Адресуя письма «Тойа, Felissa Seveijanina», поэт настаивал на сохранении прежней жизни, где супругов часто именовали по его литературному псевдониму, а не по гражданской фамилии «Лотаревы». И венчалась Фелисса Михайловна как Лотарева. Северянину в это время пришлось много усилий прилагать в сборе документов, удостоверяющих его личность, вероятно, в связи с хлопотами о вступлении в кассу пенсионеров. 1 декабря 1936 года он пишет, что пойдёт «в министерство относительно перемены фамилии». Он сообщает 3 марта 1937 года, что подаёт в министерство прошение о пенсии с 1 апреля по 40 крон в месяц. В феврале же был назначен суд в Иеве по установлению фамилии, куда он должен был явиться с метрикой к девяти утра из Таллина... «Хочу домой к своему умному другу, оберегающему меня заботливо от дрязг жизни» (31 января 1937 года).

Вера Борисовна тоже заботилась о Северянине, тратила свои