Писательские дачи. Рисунки по памяти - Анна Масс

А человек, купивший участок Пархомовских, обладатель, по-видимому, несметных денег, затеял строительство двух огромных домов, один из которых, чуть ли не в пять этажей, встал вплотную к нашему забору. На лесах бригада таджиков который год что-то бесконечно достраивает, пристраивает, стучит, пилит. Мой прежде уединенный мирок открылся для обозрения как сцена с поднятым занавесом.

Кто он, этот сравнительно еще молодой человек? Может, тот самый бывший мальчик, который когда-то в конце пятидесятых по дороге к речке мечтал со своим папой об одной комнате, как о щедром царском подарке, и теперь, разбогатев, все наверстывает и наверстывает свою детскую ненасытную мечту.

— Не брюзжи, — говорю я себе. — Посмотри непредвзято: поселок за эти годы приобрел цивилизованный вид: чистые заасфальтированные аллеи, выезды со многих участков выложены плитками или цветными кирпичиками, обочины засеяны газонной травой, вдоль заборов — декоративные деревца, ёлочки, цветы. Дети играют на новой благоустроенной детской площадке. Построили собственную электростанцию, и теперь в поселке нет проблем с электричеством. Новенький поселковый трактор убирает зимой снег на аллеях, мусороуборочная машина регулярно очищает контейнеры. На будущий год, может быть, начнут прокладывать трубы общей канализации, и уйдут в прошлое отстойные ямы, из которых периодически нужно выкачивать нечистоты. Заборы постепенно зарастают густым виноградником и выглядят вполне пристойно. Новые дома, полускрытые елями, березами, орешником, через несколько лет, глядишь, обретут стиль и станут казаться красивыми. Да многие и сейчас красивы и уж, во всяком случае, куда более комфортны, чем старые. Вечером приятно пройтись по аллеям, освещенным теплым желтым светом фонарей.

Это во мне брюзжит стариковское — «Вот в наше время!»

А что — в наше время? Только и хорошего, что были молоды.

Теперь, когда я прохожу по аллеям, меня не оставляет чувство путешествия во времени. Не того стремительного, мелькающего, которое испытал Уэллсовский путешественник на своей фантастической машине, а медленного, подробного, неторопливым шагом, со всеми рождениями и смертями, детством, молодостью и старостью его жителей, судьбами домов, изменениями пейзажа и общественных отношений.

Я наблюдаю, как год от года меняются окрестности, исчезают когда-то просторные поля, вырубаются леса, а на их месте возникают коттеджные охраняемые поселки за высокими заборами. Вот и у нас над многими глухими калитками — аппараты видеонаблюдения, таблички, сообщающие о том, что данный участок находится под радио-охраной; по аллеям проносятся автомобили с затемненными стеклами, охранник в камуфляжной форме, бдительно озираясь, по звонку с мобильного нажимает автоматическую кнопку, ворота открываются, машина хозяина въезжает в гараж или на участок, охранник снова наглухо закрывает ворота; садовники стригут газоны, подстригают кустарники, всасывают ревущими садовыми пылесосами сухую листву с обочин, еще кто-нибудь из челяди выгуливает хозяйских овчарок; бывшие школьные учительницы, теперь гувернантки и няньки, выгуливают хозяйских детей; хозяйские шоферы мощной струей под большим напором моют до блеска машины; вкалывают на строительстве бригады таджиков, украинцев, белорусов.

Самих хозяев редко увидишь — они зарабатывают деньги на всю эту роскошь. Однако, именно они теперь диктуют свои правила и законы в поселке, который, как и прежде, словно в насмешку, называется «Советский писатель».

Недавно на правлении обсуждали проект памятника знаменитым деятелям культуры, которые когда-то жили в нашем поселке (сидели за нашим столом, кололи щипцами грецкие орехи, спорили, шутили… Как же долго я, однако, живу!): постамент на фоне фигурной решетки, на нем — раскрытая книга с именами. Уже и место выбрали, где поставить, — угол Центральной и Восточной аллеи, напротив конторы. Думаю, что этот памятник станет символом окончательного заката поселка писателей. Его могильным камнем. Писателей-то здесь осталось — раз, два и обчелся. Они тут теперь вроде овце-быков — вымирающий вид.

Лето было счастливое, но утомительное

В июле 2011 года мы с Витей отпраздновали золотую свадьбу. Приехали из Израиля и Польши сыновья с женами и детьми — десятилетней прелестной Аней, умненькой, общительной пятилетней Сашей, годовалым Давидиком. Накрыли сдвинутые столы в саду, пригласили самых близких друзей, и было замечательно. Невестки помогали по хозяйству.

Целый месяц — обилие гостей, застолья, беспорядок — ритм жизни был сумасшедший, но радостный. Погостив, разъехались, оставив нам главную нашу радость — внучку Аню, которую мы растили тут на даче до шести лет. Она и теперь каждый год проводит у нас летние, а иногда и зимние каникулы. До конца августа звучала блаженная музыка детского общения — смех, беготня с соседскими мальчишками Ваней и Арсением, любимыми друзьями детства. Компьютерные игры, походы на речку, катание на велосипедах. Лепили драконов из пластилина, жгли костры… А поздно вечером, с трудом расставшись с друзьями, в постели, начиналось долгое счастливое засыпание с обязательным «бабушка, расскажи про свое детство!»

Я рассказывала ей, полусонной, по второму и третьему разу ее любимые истории про свой арбатский двор, войну, эвакуацию, Омск, пионерский лагерь Плёсково, про наши детские игры и проделки. Пела ей песни своего детства. Она слушала, а у меня было такое чувство, будто я передаю внучке свою память, и она понесет ее в себе дальше по жизни, и, значит, «весь я не умру, душа в заветной лире…» Иногда мне представлялось, что Аня — это и есть я, все та же Анька Масс, в другом образе, в другом времени и — волей судьбы — живущая в другой стране.

Перед самым ее отъездом устроили традиционный прощальный костер с угощением, с торжественным сжиганием пластилиновых драконов, а после с горькими слезами — «Бабушка! Не хочу с тобой расставаться! Не хочу отсюда уезжать! Мне тут лучше!»

И я в своей постели тайком заливалась слезами.

Наутро проводили ее в Домодедово, сдали на руки стюардессе, и внучка улетела в свой городок под Тель-Авивом, к родителям, сестре, брату, школьной подруге и любимой собачке.

А мы с Витей погрустили и зажили в привычном ритме. Я вернулась к своей рукописи, Витя — к своей поэзии. Недавно большую подборку его стихов напечатали в австралийском русскоязычном альманахе. Витя мало меняется с годами — по крайней мере, в моих глазах. По-прежнему деятелен, всем готов помочь. Уходит ли в свой поэтический запой или стучит молотком под навесом, я думаю: какое счастье, он рядом.