Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Леонид Петрович меньше всего походил на ангела. И главные конфликты в момент нашего становления возникали, конечно же, именно с ним. Будучи человеком мнительным, Кравченко все время кого-то подозревал. Договориться с ним было трудно. Кравченко, конечно же, понимал, что в нашем лице он обретает конкурента. А выполнение воли президента Горбачева предписывало ему — этого конкурента ослабить, а еще лучше — задушить в колыбели. И если кто-то из его команды нам уступал, внутренне симпатизируя и Ельцину, и мне, и Анатолию Лысенко, Кравченко, узнав об этом, немедленно все возвращал на прежние места. И мы во взаимоотношениях с «Останкино» вновь откатывались назад. Я был председателем компании и одновременно, в понимании Кравченко, общественно-значимой фигурой из лагеря политического противника. То же самое правомерно было сказать и о Леониде Петровиче.

В определенной степени микшировал и сглаживал острые углы Валентин Лазуткин, первый заместитель Кравченко, которому тот очень часто поручал вести переговоры с нами. И вообще Лазуткин отвечал за контакты «Останкино» и ВГТРК. Лазуткин был наиболее рельефной фигурой, питающей к нам тщательно скрываемую симпатию.

И тем не менее в этой достаточно нервной ситуации я чувствовал себя уверенно. Во-первых, я получил карт-бланш от председателя Верховного Совета (в ту пору Бориса Ельцина). Напутствуя меня, он сказал:

— Я вам полностью доверяю. Вы человек высокопрофессиональный, демократ. Поступайте так, как посчитаете нужным. И вообще, ваши требования полной самостоятельности и невмешательства я считаю правильными. Какие у вас отношения с Полтораниным? — неожиданно изменил тему разговора Ельцин.

Я усмехнулся, понимая, что Ельцину известны наши дружеские отношения с Михаилом Никифоровичем. Это тоже, как я мог потом убедиться, было стилем Ельцина — задавать очевидные вопросы по поводу отношений между людьми, о которых он знал не понаслышке. Практически Михаил Полторанин вместе с Бэллой Курковой буквально вынудили меня согласиться возглавить компанию. И, скорее всего, именно Михаил Полторанин убедил в этом Ельцина.

Я ответил, что отношения с Михаилом Полтораниным у меня дружеские. Ельцин помолчал, а затем, едва качнув головой, заметил:

— Это хорошо!

Увидев, что я продолжаю смотреть на него, Ельцин хитровато сощурился и добавил:

— Полторанин тоже так считает. Так что у вас получается альянс.

Немалую роль в моей будущей работе сыграли и отношения с Русланом Хасбулатовым, первым заместителем Ельцина в тот период, когда он возглавлял Верховный Совет. Но существовало правительство, высота, которую еще надо было брать. Но, честно говоря, никаких особых баталий на этом фронте, особенно в первый год существования компании вести не приходилось. И премьер Иван Силаев, и его первый заместитель Юрий Скоков содействовали становлению ВГТРК. В тот момент желание иметь свое независимое от диктата союзного руководства телевидение и радио было общим настроением новой власти. Конфликты начались чуть позже. Но был и второй аспект моей уверенности. Не вызывало сомнений, что человек, пришедший на пост руководителя «Останкино» под девизом «выполнять волю президента Горбачева», неминуемо испортит свои отношения с Ельциным. И никаких усилий на сей счет употреблять не надо. Все произойдет само собой. Что, по существу, и случилось.

Это было зимой 91-го года. Уже вызрела идея президентской республики и Ельцину, который был кандидатом на этот пост (и, конечно же, кандидатом № 1), требовалась телевизионная трибуна. У нас полнокровного российского телевидения еще не было. Да и компания началась не с телевидения, а с российского радио. Мы получили сверхограниченное время на первом всесоюзном канале, или, как говорят, на проводном радио. Полноценное российское телевидение было еще впереди, и чтобы получить эфир на первом канале кому-либо из руководства России следовало пройти унизительную процедуру согласования. В тот период отношения между Горбачевым и Ельциным были сверхнатянутыми. После московской драмы, которую пережил Ельцин, их отношения уже никогда не могли стать приемлемыми, не говоря уже о хороших. Горбачев видел, как буквально на дрожжах поднимается его главный политический противник, которого он раз и навсегда вычеркнул из политической истории. Естественно, Горбачев не упускал возможности дать понять Ельцину степень его зависимости от союзного руководства. Никакие телефонные разговоры не имели значения. Следовало направлять письменную просьбу за подписью Ельцина на имя тогдашнего руководителя Гостелерадио. Скрипя зубами Ельцин раз или два подобные письма посылал. Однажды выделили время совсем не то, которое просили. Ельцин возмутился, хотел было отказаться, но я уговорил его этого не делать. Нам еще предстояло прорвать информационную блокаду, и возможностей только становящегося на ноги Российского радио для этого было недостаточно. Тогда в разговоре с Ельциным мы нашли, на мой взгляд, ключевую фразу политической стратегии демократов: «Нам надо научиться выигрывать в неблагоприятных условиях. И тогда у демократии есть шанс».

И хотя эфирное время, предложенное нам, было совсем не рейтинговым, Ельцин выступил хорошо. Это сразу заметили его оппоненты в Кремле. Где бы ни выступал Ельцин и когда бы ни выступал, он все равно набирал очки. Очень скоро мы наладились эти выступления тиражировать и рассылать в регионы, где их крутили по местным телеканалам.

В один из таких зимних вечеров, я не помню точно, в чьем кабинете я находился — либо Силаева, либо Скокова, — мы готовили сверхважный для нас документ о финансировании телевидения. Разговор шел со скрипом, приглашенные финансисты упирались, я, естественно, наседал. Помню, что было очень душно, многие из присутствующих курили и я без конца открывал верхнюю раму, чтобы проветрить комнату. Неожиданно в дверь заглянула секретарь и сказала, что звонят из приемной Ельцина и разыскивают Попцова. Я тут же перезвонил в приемную. Мне сообщили, что Борис Николаевич просит меня немедленно приехать. Приезжать мне никуда не надо было. Апартаменты Ельцина располагались в другом крыле Белого дома. Я поднялся на пятый этаж. В кабинете Ельцина уже сидел Бурбулис. Ельцин был не в духе, поздоровался со мной кивком головы:

— Присаживайтесь. Вот вы все убеждали меня: не надо обострять отношений, не надо обострять. А они это воспринимают по-своему. Вот, почитайте.

В моих руках оказались бумаги за подписью Кравченко. Леонид Петрович сообщал Председателю Верховного Совета Российской Федерации, что Всесоюзное телевидение не может предоставить ему эфирное время для выступления в предлагаемый день и час, так как телевизионные программы готовятся заранее (кажется, в этом письме даже упоминался срок — две недели), информация о них публикуется в газетах. Далее сообщалось, что руководство Гостелерадио готово рассмотреть просьбу Б.Н.Ельцина с учетом существующих правил. Далее следовала подпись с указанием всех должностных регалий Леонида Кравченко.