Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

Осенью 78-го я вернулся в Калгари и с головой окунулся в работу в «Геральд». Однако Мэрилу не смирилась с тем, что я снова оставил её. Она звонила, умоляла вернуться. Когда это не помогло, она стала творить пакости…

Она начала звонить всем подряд и рассказывать обо мне небылицы. Моему врачу, канадским иммиграционным властям, начальству в «Геральд». Она изобретала любую чушь, лишь бы меня уволили и выперли из страны. Беда в том, что она прекрасная актриса: врёт она очень виртуозно и убедительно.

Когда я пришёл на приём к своему врачу Максу Фогелю, он пересказал мне всё, что она обо мне наплела, и спросил, правда ли это. Я ответил, что так со мной пытаются поквитаться за мой уход.

Затем позвонил клерк из иммиграционной службы. В службу звонила Мэрилу, и они решили переговорить со мной. Она им рассказала, что я пью, колюсь героином и торгую наркотиками.

Выслушав меня, парень сказал…

— М-да, вижу, что все её слова о вас — полная чепуха. Но она настоящая мегера. Я не поверил в то, что она о вас наговорила. Потому и позвонил. Хотел удостовериться. Можете продолжать работу в газете…

А что она наплела начальству, вообще не представляю. Они мне не сказали, но с того момента стали относиться ко мне как к серийному убийце. Я не заслужил такого обращения, на все сто. Но как с этим бороться? Я решил молчать. Не защищаться. Ведь я ничего не сделал. И то, что было между мной и Мэрилу, это наше частное дело и никого не касается. Однако я понимал, что бы я ни сказал, люди поверят тому, чему хотят верить. Отстранённость — вот как «Геральд» стал ко мне относиться после этого; и это люди, которым я доверял — Ларри О'Хара, например, а ведь помогал мне вернуться в Канаду…

Это задело меня за живое. И никто не задал мне ни единого вопроса. Значит, поверили всем россказням Мэрилу и оставили всё как есть. Потому-то так тяжко было защищаться от её вранья.

Но обозначились и другие проблемы. Во мне опять росли беспокойство и раздражительность. Вернулись кошмары о Вьетнаме. Призраки прошлого вновь вцепились в меня — даже днём, и я весь извёлся. Война снова попыталась разорвать мою жизнь напополам.

Я сошёлся с Джойс, моей близкой знакомой в последние четыре годы. Я сказал ей, что не могу отвязаться от войны. Что должен противостоять войне. Что с войной надо покончить, иначе она доконает меня. Джойс предложила мне написать о войне и — выбросить её из головы. Сначала я посмеялся над этой идеей, заявив, что хватит с меня и смены обстановки. В конце же 79-го я решил прервать ежедневные занятия журналистикой, последовать предложению Джойс и поглядеть, что выйдет из моей пишущей машинки. В это же время меня пригласили в «Оттава Ситизен», в отдел столичных политических новостей, но я не спешил приступать к новой работе — я трудился над рукописью о войне. Редактору я сказал, что сначала мне нужно закончить книгу, а потом уже поступать к ним. Я рассчитывал, что на книгу уйдёт три месяца — самое большее шесть. А пока я буду писать, можно посидеть на пособии по безработице. В самом деле, говорил я себе, сколько ещё нужно времени, чтобы настрочить военные мемуары?

Гм, на книгу у меня ушло больше времени, чем я рассчитывал. Гораздо больше…

Я оставил работу в «Геральд» и начал тотчас. Я думал, несложно будет подойти к засевшей у меня внутри войне. Однако я прятал её очень глубоко, практически закопал. Сегодня я мог искать войну и не найти. А завтра находил её, и она так меня ужасала, что я жалел о находке. И я бежал от неё эмоционально и физически. Понимаешь, чтобы писать о войне, я должен был её отыскать. Освежить память о ней. Надо было пережить её снова. Прочувствовать по-новой. Много-много раз. Опять и опять. И прежде чем я мог бы почувствовать хоть какое-то улучшение, мне должно было стать очень плохо. Книга вела меня прямо на лезвие бритвы. Это была бесконечная игра в «тяни-толкай» и «кошки-мышки». Шли месяцы, потом годы, а я топтался на месте.

Я устроился сторожем на неполный рабочий день. Через свои связи в АА я смог дополнительно подрабатывать фотографом-внештатником для нескольких компаний, осваивающих нефтеносный участок возле Калгари. За эти фотографии хорошо платили — по 300–500 долларов в день, не считая накладных расходов.

Книга продвигалась медленно. Первая её часть больше походила на изгнание дьявола и писалась ч е т ы р е д о л г и х и т р у д н ы х года.

У меня не было ощущения, что книга получается. Меня всегда что-то не устраивало. Я постоянно выискивал недостатки. И вносил правки, от которых, может быть, она стала только хуже. А потом я понял, что книга не кончается потому, что не окончена моя жизнь, что история продолжается.

Сейчас лето 1994-го года, я живу в Вильямс-Лейке, провинция Британская Колумбия, и по-прежнему работаю над книгой. Порой она так выматывает меня эмоционально, что для сохранения душевного здоровья я забрасываю работу на целые годы.

Я погружаюсь в книгу с головой, потом отступаю на шаг, чтобы остыть и оценить, что получилось хорошо, а что не очень. Возвращаюсь и переписываю. Книга цепко держит меня. Я пленён ею, а иногда я ею просто одержим.

Дело в том, что Вьетнам зажёг огонь в моей груди, и я, закончив новый набросок, кладу его в чемодан и прячу в подвале под лестницей — подальше, с глаз долой, но ещё месяцы после того он бурлит во мне и клокочет.

А после остаётся ожог. Всё это сильно напоминает несчастную любовь. Когда заканчивается роман, ты либо начинаешь новый, либо прокручиваешь в голове старый до умопомрачения. Стоит только попасть в этот круг, и жить становится невмоготу.

С книгой та же картина. Единственным средством от такого ожога может быть новая работа, чем я и занялся: написал роман «КРУЗО НА ОСТРОВЕ РОЖДЕСТВА» о возвращении с войны домой.

Весной 86-го, с трудом отрабатывая первый вариант рукописи «КРУЗО», я бросил курить. Через несколько недель после этого Джойс поставили диагноз «рак лёгких», и вскоре, перед самым Рождеством, она умерла.

Она была самой светлой страницей в моей жизни. Мы дружили 12 лет. Когда она заболела, я забросил книгу, чтобы ухаживать за нею.

Это был жестокий удар. Она умерла в постели, и я полчаса просидел с ней рядом. Её глаза были открыты. Я попробовал закрыть их, но они опять открылись, и мне почудилось, что она смотрит на меня. Я прикоснулся к её руке — она постепенно холодела. Словно из тела выпускали воздух. Меня поразило, как быстро её шея стала твёрдой, как камень. Я открыл окна в спальне, потому что тело начало портиться. Запах смерти — страшный запах.

Приехал доктор и выписал свидетельство о смерти. Потом появились два человека из погребальной конторы. Они положили тело Джойс на носилки, завернули его в фиолетовое одеяло, привязали к носилкам и из спальни через гостиную понесли к серому лимузину. Эти два чужака, уносящих любимого человека, нагнали на меня тоску. Я понял, что никогда её не увижу, что через несколько часов её бренное тело сожгут, чтобы очистить от грехов.

Слава, слава…

Я не знал, чем заняться. Я сделал несколько звонков и поплёлся в торговый центр «Вестбрук-Молл». Помню, как в изумлении я двигался по торговым рядам. Звучали рождественские песни. В кафешках сидели громко смеющиеся люди, переполненные праздничным настроением. Моя жизнь, напротив, разваливалась на части, и никому не было до меня никакого дела. Жизнь шла своим чередом. Ничего не было более реального. Я был как громом поражённый. Словно попал в другой мир.

Смерть Джойс опустошила меня. Много лет мы были с ней счастливы. Я не знал, что делать. Меня взбесила её смерть посреди моей жизни. В голове замелькали эгоистичные мысли. Но у всех у нас появляются мысли, которые не повесишь на Аттилу.

Разве не так?

Когда она болела, я не думал о себе. Но вот она умерла, и я почувствовал собственную боль и думать теперь мог только о себе. О себе и своей боли. Чёрт бы побрал эту боль! Я не собирался отвлекаться на кого бы то ни было.

Мне попался Санта-Клаус.

Я видел, как дети опускали в почтовые ящики письма на Северный полюс для Санты. Они писали Старине Нику привезти из своей игрушечной волшебной избушки, что на верхушке мира, ворохи игрушек.

Но в том году как-то не по-доброму размышлял я о весёлом толстяке.

В жопу Санта-Клауса! Сукин сын не одарит меня тем, что нужно. Мне нужна Джойс. Я хочу назад мою женщину. Не жди от меня писем в этом году, Членик-Ник. Но как бы я всё-таки хотел отправить письмецо с планеты Плоть в мир теней. Я хотел сказать Джойс, как я зол на неё за то, что она набралась нахальства заболеть и дать дуба. Я чувствовал себя мальчишкой, которого бросил лучший друг…

Я устроил ей хорошие проводы — как она хотела. Я написал надгробную речь, и на похоронах звучали только мелодии из альбома «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Нила Дайамонда.

Как много ушло с тобой…Сколько юмора и скромности,Сколько любви и мудрости…

Она хотела, чтобы её кремировали и развеяли прах на горе Игл-Маунтин, нашей любимой вершине Скалистых гор, что в 100 милях к северо-западу от Калгари у ранчо «Йа-Ха-Тинда».