Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

За последнее время не заглядывал в эти записки и не думал, что когда-нибудь открою их опять. Я надеялся, что белые руки моей жены перевернут когда-нибудь эти листы и что она найдёт в них что-нибудь в мою защиту, когда меня уже не будет в живых. Но вышло иначе. Конец настал в тот самый час, который я предвидел, и был ужасен.

Я, который хотел расплатиться за всё, уцелел против моей воли, уцелел, конечно, только физически. В других отношениях я, видит Бог, пострадал жестоко.

Теперь я хочу занести всё в этот дневник, пользуясь разрозненными, поспешно набросанными заметками. Они лежат на столе передо мной, ожидая, когда я прочту их в последний раз и уничтожу. Но и без них я отлично помню всё, как будто это произошло вчера. Если б я даже и захотел забыть всё случившееся, я не мог бы этого сделать.

Дело было уже к вечеру, когда я написал последнюю строчку. Около пяти часов, в полумраке сидел я за своим письменным столом. Отложив в сторону перо, я старался собрать свои беспорядочно толпившиеся мысли. Когда человек любит и даёт себе жить всего три дня, то в иные минуты мысли его оказываются в расстройстве, и нужны нечеловеческие усилия, чтобы привести их в порядок.

Вдруг сзади меня послышался лёгкий шелест, похожий на шелест шёлкового платья. Я поднял глаза. Передо мной стояла моя жена!

Кровь бросилась мне в голову, ибо никогда ещё не приходила она в мою комнату. На ней был туалет для приёма гостей, которых я пригласил на вечер, хотя самому мне было не до приёма. На её лице играл свет, бросаемый пламенем свечей. Её шея и руки были открыты. На шее у неё красовалось ожерелье, подаренное моей матери в день её свадьбы императором Карлом, которое я несколько недель тому назад дрожащими руками надел на мою жену.

Сначала я не знал, что подумать об этом визите, но, взглянув на неё ещё раз, понял, что не из любви пришла она сюда. Лицо её было бледно, глаза горели, грудь волновалась.

— Я не знала, что вы имеете обыкновение нарушать ваше слово, дон Хаим. Впрочем, виновата. Мне не было дано точного обещания, но я была так наивна, что вообразила, будто оно было дано. Я не подозревала, что ваши понятия о чести так отличаются от наших.

Я вскочил в ярости и отчаянии.

— Что случилось? — закричал я. — С ума вы сошли, что ли?

— Сошла с ума! Наоборот, я теперь только взялась за ум. Как жаль, что это произошло так поздно.

Величайшим усилием мне удалось вернуть себе хладнокровие.

— Прежде чем оскорблять меня, будьте добры объяснить, в чём дело?

— Вы хорошо умеете притворяться невинным. Но, поверьте, теперь это вам уже не удастся, — сказала она, глядя на меня с гордым презрением.

— Что вы хотите этим сказать? — хрипло спросил я. — Если сегодня схватили нескольких несчастных, то я ничем, не мог помочь им. Вы отлично знаете, что в делах этого рода я уже ничего не могу сделать, что моя власть — вопрос, быть может, нескольких часов. Но этим последним жертвам придётся пострадать меньше, чем другим.

Она не обратила внимания на мои последние слова.

— Вы очень хладнокровно говорите об этих нескольких несчастных. Конечно, вам к этому не привыкать — я это упустила из виду, — но в числе этих несчастных находится и мой отец.

— Ваш отец! — крикнул я в ужасе.

— Будьте искренни хоть раз в жизни. Так будет лучше. Я стиснул зубы. Надо было сохранять спокойствие. Если я не сдержу себя и поддамся гневу, то никогда не узнаю истины. А это было важнее всего, ибо подходило моё время.

— Ваш отец! — повторил я. — Его взяли в тюрьму сегодня днём?

— А, теперь мы начинаем понимать друг друга. Вы могли бы избавить меня от вступления. Как я была наивна! Дон Педро вчера сказал мне, что он глубоко скорбит о том, что ему приходится сделать нечто такое, что заставит меня страдать, но что, к несчастью, у него нет выхода. Я поняла, что он пришёл предостеречь меня. Но я вообразила, что его слова относятся к какому-нибудь аутодафе. Правда, когда я предложила ему какой-то вопрос, он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Поверьте мне, графиня, следователи оказались гораздо рьянее, чем я бы желал». Он что-то ещё говорил, но я не обратила внимания. Возможно, что Господь тронул сердце даже инквизитора, нужды нет — каким образом. Но я всё ещё не понимала. Когда же сегодня произошла эта невероятная вещь, меня как громом поразило, и я теперь ещё не вполне понимаю. Я была уверена, ведь вы мне обещали, что мой отец будет в безопасности. Господь видит, что и я кое-что сделала, чтобы добиться этого обещания. Я схватилась руками за голову и думала, думала. Потом я послала за доном Недро. Он явился немедленно и рассыпался в извинениях. Он повторил, что у него не было иного выхода, ибо донос был передан ему от имени короля. Он предложил мне обратиться к вам. Он даже пытался оправдать вас, уверяя, что вы, как ревностный католик, ставите дело церкви выше всяких других соображений. Вы — ревностный католик! Вы, не верящий ни в Бога, ни в дьявола! Дон Педро был глубоко взволнован, расставаясь со мной. И клянусь, если б я была в состоянии, я бы пожалела скорее его, чем вас, хотя он инквизитор и испанец.

— О. как я была наивна! — гневно вскрикнула она, топая ногой. — Как наивна! Ещё вчера я могла бы спасти моего отца. Но никогда, никогда я не думала, что человек может быть так низок, так бесчестен. И вот такой нашёлся — мой супруг! Неужели вы не могли захватить его деньги каким-нибудь иным образом? Неужели вы не обладаете мужеством настолько, чтобы открыто совершить преступление и открыто, по-разбойничьи ограбить его? А я — я ещё раскаивалась в том, что сказала вам в тот день, когда вы явились ко мне с предложением!

Она визгливо рассмеялась.

— Только подумать, что я отдалась такому человеку и что он владеет мной!

Она закрыла лицо руками. Потом вдруг отняла их и сжала на груди, которая волновалась, как будто силясь разорвать шнуровку.

— Этого я не могу перенести,