Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И что же, члена Политбюро слушали чужие уши? Кстати, с какого периода?
— Точно не скажу, но, по-моему, это началось сразу после XIX партконференции.
— Как эта обида проявлялась?
— Он говорил при мне о прослушке несколько раз и с явной досадой. Наступило резкое охлаждение отношений с Горбачевым, причем это носило взаимный характер. И Яковлев реже обращался к генсеку, и тот тоже стал «забывать» своего соратника[329].
Справедливости ради, надо сказать, что Крючков (сам или с санкции генсека) слушал и всех других лиц из окружения Горбачева. Возможно, и его самого.
Само решение генерального секретаря переключить Яковлева на международные дела тоже не способствовало сохранению теплой атмосферы в высшем руководстве. Во всяком случае, министру иностранных дел Э. А. Шеварднадзе это решение явно не понравилось. Он жаловался Павлу Палажченко: «Не понимаю, зачем ЦК занимается еще и международной политикой. Я — член Политбюро, и Яковлев член Политбюро. Не слишком ли много начальников на один сусек?» Палажченко по этому поводу говорил автору этой книги:
Правда, за Яковлевым еще и закрепили вопросы, связанные с международным коммунистическим движением (раньше ими занимался Б. Н. Пономарев), но из этого ничего путного в итоге не вышло. А Эдуарда Амвросиевича вся сложившаяся ситуация сильно раздражала.
Когда же в конце 1990 года начались известные события в Персидском заливе, то и Примаков стал проявлять бурную активность на этом поле. То есть получалось, что министра с одной стороны теснил Яковлев, с другой — Примаков. Шеварднадзе невольно стал считать все это проявлением недоверия к себе со стороны генсека[330].
Кончилось все это тем, что в декабре 1990 года, выступая на Четвертом съезде народных депутатов СССР, Эдуард Амвросиевич заявил, что покидает пост министра иностранных дел — в знак протеста против надвигающейся диктатуры. Для Горбачева это был удар под дых.
Интересно, что как раз тогда Михаил Сергеевич хотел сделать Шеварднадзе вице-президентом СССР. Заметьте: не Яковлева. Кажется, в тот момент он поставил на Яковлеве крест.
Еще запись из дневника Черняева:
23 декабря 1990 г.
Фантасмагория какая-то: Горбачев сидит в президиуме Съезда рядом с Ельциным. Улыбаются друг другу. Шушукаются. Слева сидит Лукьянов, который почти без зазрения совести играет против него. В докладе Лукьянова о поправках к Конституции предлагается повязать президента на каждом шагу парламентским контролем.
М. С. ни с кем из нас не разговаривает, не звонит ни помощникам, ни даже своим любимым Яковлеву и Примакову. А бумажки составляет и кадры подбирает ему в новые структуры Лукьянов.
Я написал ему позавчера вечером записку: Шеварднадзе не вернуть, надо думать о других. И предложил в таком порядке — Яковлев, Бессмертных, Примаков, Дзасохов. Каждому дал характеристику — с точки зрения внешнего и внутреннего резонанса на назначение кого-то из них и личную. О Яковлеве вписал: это был бы акт того самого Горбачева, который не отступает от перестройки, «несмотря и невзирая».
Вчера Примаков мне сказал, что он тоже предложил Горбачеву Яковлева, но М. С. возразил: во-первых, не пройдет, во-вторых, «он против меня интервью дает». Да, сильно нагадили Горбачеву на Яковлева Крючков, Лукьянов и т. п.[331]
Черняев это понимает — что в верхах явно ополчились против Александра Николаевича. Зато Михаил Сергеевич продолжает приближать к себе именно тех, кто спустя несколько месяцев предаст и его, и перестройку.
Янаева делает вице-президентом, к Лукьянову прислушивается по кадровым вопросам, почти ежедневно принимает Крючкова.
Председатель КГБ к тому времени уже пользовался полным доверием президента — это подтвердил эпизод, связанный со статьей О. Калугина, которую тот написал для «Огонька». Статья была посвящена состоянию дел в КГБ, содержала много критических замечаний. Узнав о ней, Крючков пошел к Горбачеву: «Это публиковать нельзя. Дискредитирует наши органы, подрывает национальную безопасность». Михаил Сергеевич, зная о тесных связях Александра Николаевича с главным редактором журнала В. Коротичем, позвонил Яковлеву и велел передать ему свое «табу».
В «Огонек» Александр Николаевич позвонил, но о запрете на публикацию промолчал, хотя и призвал редактора быть поосторожнее. Однако не учел того, что крючковские осведомители были и в журнале, кто-то из них немедля сообщил на Лубянку о «неправильном» звонке Яковлева.
Крючков позвонил мне и в наглом тоне начал говорить о том, что я не выполнил указания Генсека. Я, честно говоря, мaлость растерялся от этой наглости и ограничился тем, что посоветовал Крючкову вновь донести обо всем Горбачеву. По тону разговора со мной я понял, что Крючков уже прочно окопался около Горбачева. Вот так и началась моя открытая война с этой службой, война, которую я, понятно, проиграл. Пока, по крайней мере[332].
Эти месяцы, начиная с осени 1990 года и до августа 1991-го, наверное, были самыми мучительными для нашего героя. Он с горечью наблюдал за той растерянностью, которая охватила президента, за шараханьями из одной стороны в другую, за чередой его кадровых ошибок.
Позднее Александр Николаевич утверждал, что, по его мнению, Горбачев сломался именно осенью 1990 года.
Он заметался, лихорадочно искал выход, но суматоха, как известно, рождает только ошибки. Кто-то за одну ночь сочинил ему достаточно беспомощную программу действий. В результате фактически померла горбачевская президентская власть, которую тут же стали прибирать к рукам лидеры союзных республик.
Оставшееся время до мятежа было временем безвластия, политической паники и укрепления необольшевизма. «Победители» вздернули подбородки, начали свысока взирать, а не смотреть, цедить слова, а не говорить. Подхалимаж перед Горбачевым сменился подчеркнутым к нему равнодушием. Резко изменилось отношение и ко мне. […]
Горбачев под конец его пребывания у власти оказался уникально одиноким человеком. Его вниманием завладели люди вроде Крючкова с целенаправленно катастрофической идеологией, его пугали крахом задуманного и невозможностью преодолеть проблемы на путях демократии, шаг за шагом подталкивали Горбачева к мысли о неизбежности введения чрезвычайного положения и перехода к «просвещенной диктатуре»[333].
Яковлев уверен: события повернулись бы иначе, сделай Михаил Сергеевич тогда ставку на демократические силы, пусть еще крикливые, бестолковые, но устремленные на преобразования и настроенные антибольшевистски. Увы, президенту отказало политическое чутье, он быстро терял доверие у вчерашних союзников и соратников.
Вслед за Шеварднадзе в отставку подал и помощник президента по
