Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Победа также казалась очень личной. Рейтинг одобрения Буша вскоре после окончания боевых действий составил 89% – самый высокий показатель по опросам общественного мнения для любого президента на тот момент. «Я чувствую, что Джордж Буш близок к непобедимости», – заявил Джим Руволо, демократ из Огайо, предвкушая выборы 1992 г. Средства массовой информации говорили о войне, придававшей ему «ореол непобедимости»[1154].
И все же Буш не чувствовал себя слишком воодушевленным событиями. «По-прежнему нет чувства эйфории, – написал он 28 февраля. – Мне кажется, я знаю, почему это так. После моего последнего выступления вчера вечером Багдадское радио заявило, что мы были вынуждены капитулировать. Я вижу по телевизору, что общественное мнение в Иордании и на улицах Багдада таково, что они победили. Это такой пустяк, мелочь, но это то, что меня беспокоит. Это не было чистой капитуляцией на борту линкора “Миссури”». Как ветеран войны на Тихом океане, Буш мечтал о чем-то подобном моменту ритуальной капитуляции Японии на линкоре в Токийском заливе: «Вот чего не хватает, чтобы сделать это похожим на Вторую мировую войну – отделить Кувейт от Кореи и Вьетнама»[1155].
Но в 1945 г. мантрой Америки была «безоговорочная капитуляция». Миссия Буша тридцать пять лет спустя была гораздо более ограниченной. Резолюции ООН санкционировали только изгнание Ирака из Кувейта и восстановление власти политических лидеров эмирата. Не было никакого мандата на марш до Багдада и свержение иракского диктатора. И Буш хорошо знал, что любая такая миссия разрушила бы коалицию и, вероятно, настроила бы арабский мир против него. Президент не питал никаких иллюзий относительно Саддама. «При всех его зверствах и ущербе, нанесенном окружающей среде, – сказал он Геншеру 1 марта, – мы не сможем сделать ничего конструктивного с Ираком, пока он там». Министр иностранных дел Германии был особенно озабочен тем, что «мы не можем позволить Ираку иметь какое-либо оружие массового уничтожения или ракеты с Саддамом Хусейном или без него». Но президент надеялся, что тяжелое поражение в Кувейте подорвет позиции Саддама внутри страны и спровоцирует государственный переворот против него: Буш, конечно, не хотел, чтобы на такой развязке остались отпечатки пальцев американцев. «Я надеюсь, что иракская армия или иракский народ просто возьмут дело в свои руки и уберут его», – воскликнул президент[1156].
В результате Саддам остался у власти, а его оружие массового уничтожения десять лет спустя оказалось в центре другой войны, развязанной уже сыном Буша. Однако в 1991 г. все это было где-то в невообразимом будущем. Современников поражали не пределы американского успеха, а его масштабы. В 1989–1990 гг. биполярное соперничество и разделение Европы уступили место беспрецедентному сотрудничеству между двумя сверхдержавами. Но зарождавшемуся «новому мировому порядку» тогда угрожал впечатляющий акт региональной агрессии со стороны советского клиента, освобожденного от ограничений времен холодной войны. Проведенная Бушем черта на песке послала самый сильный из возможных сигналов о том, что Вашингтон не позволит миру после окончания холодной войны скатиться к анархии – используя американскую мощь в рамках международного сотрудничества для поддержания порядка и стабильности.
И характер этой американской власти оказался откровением. Кувейт стал первым случаем, когда Соединенные Штаты вступили в крупный конфликт за почти два десятилетия, тем самым позволив миру взглянуть на свой современный арсенал. Никогда прежде высокоточные бомбы и ракеты не играли решающей роли в войне. Ученые мужи стали одержимы точностью своих лазеров и миниатюрных компьютеров. Представители коалиции заявили, что менее 0,1% такого оружия, выпущенного по иракским военным целям, сбились с пути и попали в гражданские районы. Последствия для иракской армии – четвертой по численности в мире – были разрушительными. Она воевала так, словно это был конфликт времен холодной войны, используя оружие в основном из СССР и Китая. Особое внимание боевым характеристикам уделял Пекин, и там были откровенно шокированы технической революцией Америки. В результате КНР полностью пересмотрела китайскую концепцию ведения войны, приняв лозунг «современные локальные войны в условиях высоких технологий». Однако, какими бы ни были эти усилия, было ясно, что с точки зрения техно-войны новый военный мировой порядок оставил Соединенные Штаты в одиночестве в их собственной лиге[1157].
В посткувейтском мире, заявил заместитель советника по национальной безопасности Роберт Гейтс, «никто не ставит под сомнение реальность существования только одной сверхдержавы и ее руководства»[1158]. В равной степени кувейтский кризис подчеркнул ослабление мощи и влияния Советского Союза. И все же концепция нового мирового порядка Буша в дипломатическом плане основывалась на идее двух столпов. И Коль изо всех сил старался напомнить об этом президенту, когда они разговаривали по телефону 7 марта. После соответствующих слов поздравления канцлер Германии перевел разговор на Горбачева: «Он обдумывает пути и средства того, как он снова может оказаться в кадре. Он хочет быть игроком»[1159].
Буш был в великодушном настроении, приукрашивая советские миротворческие миссии: «Меня это не беспокоит. У нас не было никаких проблем с его попытками заключить мир». Он заверил Коля: «Я буду поддерживать связь с Горбачевым. Я не откажусь от него. Мы очень обеспокоены тем, что происходит в Советском Союзе, но он президент, и мы будем иметь дело с ним».
Это было именно то, что Коль хотел услышать: «Да, это очень важно. Джордж, было бы очень хорошо, если бы ты время от времени давал ему это понять, делая замечание здесь и жест там, потому что с психологической точки зрения очень важно, чтобы он утвердился в этом мнении».
«Это хорошая мысль, – ответил Буш. – Я воспользуюсь твоим советом»[1160].
Серьезное отношение к Горбачеву также было темой разговора Буша с Шеварднадзе 6 мая. Несмотря на неофициальный визит, бывшему советскому министру иностранных дел была дана специальная аудиенция в Белом доме из-за уважения, с которым к нему по-прежнему относились. Он подробно рассказал о своих опасениях за будущее своей страны и за ее отношения с Соединенными Штатами. Шеварднадзе выразил тревогу по поводу того, что он назвал «паузой в наших отношениях», вызванной кризисом в Персидском заливе. (Этот термин «пауза» был, конечно, отголоском шестимесячного перерыва после вступления Буша на пост президента, который так выбил Кремль из колеи.) «Я боюсь этой паузы. Мы не можем допустить, чтобы динамика этих отношений скатилась назад. Господин Президент, что бы ни происходило в Советском Союзе, американо-советские отношения будут определять политический климат до конца века».
Далее Шеварднадзе напомнил Бушу, что они с Горбачевым не встречались с ноября 1990 г.,
