Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765 - Александр Морозов

Разделение элементов книжного языка на известные и неизвестные народу «славенские речения» отвечает демократическим позициям, которые Ломоносов занимал во всех вопросах строительства русской национальной культуры.

Предложенная Ломоносовым теория «трех штилей» имела прогрессивное значение. Ломоносов считал необходимым сохранить непосредственную связь русского литературного языка со старой книжной традицией, выработанной на протяжении многих веков развития русской культуры. Синтез церковнославянского языка наших старинных книг и живого русского разговорного языка придавал нашему литературному языку устойчивость и способность противостоять любому чуждому и наносному влиянию. «Старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного Славенского языка купно с Российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков», — писал Ломоносов.

Теория «трех штилей» Ломоносова предъявляла требование к писателям пользоваться словесными богатствами русского литературного языка «рассудительно», применяя их по-разному в разных жанрах. Ломоносов справедливо рассматривал фонд старинных «речений» как источник, обеспечивающий стилистическое разнообразие русского литературного языка в различных жанрах, но он решительно выступал против злоупотребления старинной книжной традицией и, по существу, строго ее ограничивал. Он предостерегал против безудержного применения «славенщизны», которой щеголяли преданные старине книжники, и, напротив, требовал самого широкого внедрения просторечия.

Ломоносов стремился обеспечить всемерное развитие русского литературного языка за счет всех жизнеспособных элементов старого книжного и простонародного языка. Не порывая с прошлым, русская литература должна была получить новые средства для выражения новых идей, вызванных изменениями в исторической жизни народа. «Только гениальное научное прозрение, соединенное с глубоким знанием и проникновенным чутьем языка, позволили Ломоносову так блестяще разрешить эту основную проблему современности», — писал по поводу этой исторической заслуги Ломоносова академик С. П. Обнорский. [253]

Ломоносов стремился расширить границы русского литературного языка, укрепить и развить его народные элементы. Приверженцы высокой «славенщизны» ожесточенно нападали на него и упрекали в том, что он будто бы принижает этим язык. Наиболее непримиримым противником Ломоносова выступал теперь Тредиаковский. Ломоносов окрестил его «Тресотином», позаимствовав это имя из комедии Мольера. Полемизируя с Тредиаковским по вопросу об окончании прилагательных во множественном числе, Ломоносов, восстававший против архаического окончания на «и» имен прилагательных мужского рода, написал язвительные стихи, в которых сказались его наблюдательность и тонкое чувство языка:

Искусные певцы всегда в напевах тщатся,

Дабы на букве А всех доле остояться…

В музыке, что распев, то над словами сила;

Природа нас блюсти закон свой научила.

Без силы береги, но с силой берега

И снёги без нее мы говорим снега.

Утверждая, что «ищет наш язык везде от И свободы», Ломоносов приводит несколько примеров книжного и народного произношения:

Или уж стало иль; коли уж стало коль;

Изволи ныне все твердят изволь.

За спиши спишь, и спать мы говорим за спати.

Но что же Тресотин нам тянешь

И не кстати?

И далее Ломоносов с неподражаемым сарказмом цитирует стихи самого Тредиаковского:

Свиныи визги ecuи дикий и злыи

И истинный ти, и лживы и кривыи…

заключая эту цитату весьма энергичными словами:

Языка нашего небесна красота

Не будет никогда попранна от скота!..

Задетый за живое как поэт и теоретик, Тредиаковский пишет пространное стихотворение, в котором упрекает Ломоносова за то, что он вводит в поэзию «грубый деревенский язык», и в крайнем раздражении обзывает его даже «крокодилом»:

Он красотой зовет, что есть языку вред:

Или ямщичей вздор,   или мужицкой  бред.

Пусть вникнет он в язык славенской наш степенный,

Престанет злобно врать и глупством  быть надменный;

Увидит, что там коль не за коли, но только

Кладется — как и долг — в количестве за сколько,

Не голос чтется там, но сладостнейший глас;

Читают око все, хоть говорят все глаз;

Не лоб там, но чело; не щеки, но ланиты;

Не губы и не рот, уста там багряниты;

Не нынь там и не вал, но ныне и волна.

Священна книга вся тех нежностей полна…

Тредиаковский отстаивает обособленность литературного языка, ориентированного на язык церковных книг, от просторечия, предназначенного только для обихода, будничного общения, а не выражения поэтической мысли. С негодованием пишет он о Ломоносове:

За образец ему в письме пирожной ряд,

На площади берет прегнусной свой наряд,

Не зная, что писать у нас слывет — иное,

А просто говорить по дружески — другое…

И словно чувствуя, что язык Ломоносова — язык простого народа — побеждает, Тредиаковский почти с отчаянием восклицает:

Ты-ж, ядовитый змий, или — как любишь — змей,

Когда  меня язвить престанешь ты, злодей…

Взволнованные писатели и вечно скучающие придворные подстрекали обоих академиков к новым выпадам. Ломоносов положил конец полемике эпиграммой:

Отмщать завистнику меня вооружают,

Хотя мне от него вреда отнюдь не чают.

Когда Зоилова хула мне не вредит,

Могу ли на него за то я быть сердит?

Однакож осержусь!  Я встал, ищу обуха;

Уж поднял, я махну! А кто сидит тут?

Муха! Коль жаль мне для нее напрасного труда.

Бедняжка, ты летай, ты пой: мне нет вреда.

Глубокое знание русского языка во всех его проявлениях позволило Ломоносову верно определить и наметить пути развития русского литературного языка, формирующегося на живой народной основе.