Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Я смотрю на Варю – Варю Забелину, нашу Варю… За четыре года я, казалось, выучила ее наизусть до последней черточки. Вздор, ничего я о ней не знала раньше! Вот этой нежной улыбки, этих ласковых глаз – ничего этого я прежде не замечала! Она красивая, наша Варя! И когда же расцвела эта спокойная красота, что никто этого и не заметил?

Радуясь новой забаве, девчушка обходит нас всех по очереди. И снова я, как прозревший слепой, впервые вижу, какими прелестными стали внезапно Маня и Катюша! Разве у Мани и вчера были такие огромные, задумчивые глаза? Вздернутый носик Катеньки Кандауровой – он, конечно, не сегодня вздернулся, как гребешок у петушка, – но раньше я не замечала, какое в нем веселое очарование!

Молодая женщина объясняет нам, что она – жена кумысника Муратова, зовут ее Фатимой. А призывное: «Ходи́ те, ходи́те, ходи́те, ходи́те!» – это совсем не то, что «поди сюда, поди сюда, поди сюда!» Это имя девчушки – Хадити.

Хади́ти с вопросительным выражением смотрит на Леню. Словно хочет спросить: «Ну, а ты, мальчик, что умеешь?»

И Леня, недолго думая, показывает свои таланты. Он пляшет вприсядку, а потом, встав на руки вниз головой, ходит вокруг нее на руках. Впечатление огромное! Хади́ти в полном восторге!

Фатима усаживает нас за одним из столиков, расставленных перед домом-сугробом. Вместо воды, о которой мы просили, Фатима приносит на подносе кружки с кумысом.

– Пей, пей! – приговаривает она. – Деньга нету? Другой раз принесешь…

Холодный – со льда – кумыс, кисленький, вкусный.

Расшалившаяся Хади́ти перелезает с одних колен на другие, гладит ручками наши лица.

Удивительно весело и приятно нам здесь – перед домом-сугробом! Словно пришли мы к близким, родным людям. Может быть, в первый раз за весь этот мучительный месяц, когда и встаешь и ложишься все с тем же тяжелым чувством опасения, – а что там, в далеком Ренне, неужели не оправдают, неужели опять осудят? – мы сегодня на несколько часов словно выключились из всего этого. Уже несколько часов мы бездумно веселы и беспечны. И это мы ощущаем как отдых – душа распустила напряженные мускулы, отогнала тревогу.

Внезапно за оградой раздаются конский топот и голоса. Наше мирное веселье прерывается появлением новых лиц. К белому домику-сугробу идут от ворот спешившиеся всадник и всадница с хлыстиками в руках. Оба очень элегантные: в особенности она – в черном платье-амазонке с длинным шлейфом, перекинутым через руку, в блестящем маленьком черном цилиндре на золотистых волосах. Она к тому же и очень красива. Он некрасив, у него сонное лицо и глаза, прижмуренные, как у кота, только что пообедавшего очень вкусной райской птицей.

В незнакомых всадниках нет ничего враждебного или злого. На них приятно смотреть – красивые, нарядные люди. Но с их приходом почему-то становится невесело, даже неуютно. Чувствуется – все мы это чувствуем, – пришли чужие люди.

Господин и дама тоже уселись за одним из столиков. Они пьют кумыс, перебрасываясь между собой французскими фразами. Стараюсь не слушать, чтобы не вышло, что я подслушиваю.

Расшалившись в играх с нами, маленькая Хади́ти приковыляла и к красивой амазонке. Девочке понравились сверкающие «игрушечки» в ушах незнакомки – крупные, переливающиеся огнями брильянтовые серьги. Хади́ти протянула ручки к красавице. Прелестный детский жест говорит: «Возьми меня на руки. Я посмотрю поближе, что там у тебя в ушах…» Но красивая дама не берет ее. Она разглядывает девочку с любопытством, как диковинное насекомое. И не без брезгливости: вдруг насекомое поползет по ее платью?

Подхватив на руки маленькую Хади́ти, Маня относит ее к нашему столику.

Прошло мгновение, не больше. Но все мы сразу поднялись из-за столика. Уже поздно – скоро начнет темнеть. До дома еще далеко…

К даче мы с Леней шагаем вдвоем. Маню, Катю и Варю пошел провожать до города работник Муратовых.

Мы идем, неся на палке корзинку, полную лесных орехов. Идем и молчим. Все то, о чем мы в этот день, последний день каникул, последний день летней радости, старались не думать, – все это снова владеет нашими мыслями.

– Как ты думаешь? – спрашиваю я. – Приговор объявят завтра?

– Неизвестно. Могут вынести и сегодня…

Нет, нет, я не хочу думать об этом! Узна́ем, когда придем домой. А пока поговорим о чем-нибудь приятном, милом, хорошем.

– Правда, какие чудесные Фатима и Хади́ти?

– Да… – отвечает Леня, и голос его теплеет, он тоже рад вспомнить о приятном. – И такие вы все, девчонки, были милые, когда играли с девочкой!

– И я тоже? – искренне удивляюсь я. – Я была милая?

– Была. Очень милая… Но физиономия у тебя была, скажу я тебе, глупая, как решето!

От Леньки дождешься комплимента!

Мы молчим до самой калитки. Уже взявшись за щеколду, Леня вдруг говорит:

– Нет, сегодня – помяни мое слово – не объявят.

Завтра.

Однако, войдя в наш палисадник, мы сразу понимаем; случилось плохое, самое плохое… Мама, папа, дядя Мирон, дядя Николай, Иван Константинович и, конечно, дедушка сидят на садовых скамьях и стульях, очень грустные.

Я смотрю на папу. Я не могу себя заставить выговорить свой вопрос.

– Да… – отвечает папа так, словно бы я этот вопрос задала и папа его услыхал. – Обвинительный.

– Я ж тебе говорил! – горько роняет дедушка. – Я вам всем говорил: «Не ждите хорошего – они сволочи!»

Приговор Дрейфусу вынесли в самом деле обвинительный.

Дрейфус признан виновным, но заслуживающим снисхождения. И приговор более мягкий: уже не ссылка – пожизненная – на Чертов остров, а только тюремное заключение на десять лет… «Только»!..

– Папа… Что же это получилось, папа? Пять лет боролись, добивались правды – и всё впустую?

– Нет, не всё впустую, – говорит папа. – Да, Дрейфуса еще не оправдали, не очистили от обвинения. Но вот увидишь – это еще придет! Сейчас это уже только вопрос времени… А дело Дрейфуса не прошло и не пройдет бесследно еще и потому, что миллионы людей будут помнить его. Оно глубоко вспахало человеческие души – это хорошая школа… И ты смотри помни, никогда не забывай!

А теперь забежим вперед. Ненадолго – всего на семь лет… Папа оказался прав – в 1906 году состоялось третье и последнее разбирательство дела Дрейфуса.

Эти семь лет не прошли бесследно. За это время во Франции сильно выросло и окрепло рабочее движение. Выросла и окрепла социалистическая партия. Сильнейшие удары были нанесены по аристократической генеральской верхушке, и в особенности по отцам-иезуитам, по католическому духовенству.

Теперь, в 1906 году, Дрейфус был оправдан, полностью очищен от всех обвинений.

28 июля 1906 года на той площади, где за двенадцать лет перед тем происходило разжалование Дрейфуса, состоялось торжественное награждение его орденом Почетного легиона.

Под фанфары труб старый генерал Жиллэн обратился к Дрейфусу:

– Именем Французской республики объявляю вас кавалером ордена Почетного легиона!

Старый генерал трижды дотронулся своей обнаженной шпагой до плеча Дрейфуса. Потом он прикрепил орден к его черному доломану, обнял и поцеловал Дрейфуса.

– Когда-то вы служили под моим начальством. Я счастлив, что именно мне выпала честь наградить вас сегодня!

Одновременно с награждением Дрейфуса орденом происходило и производство в генералы старого друга Дрейфуса, его мужественного защитника – Пикара.

Торжество было омрачено отсутствием Золя. Он скончался за четыре года до этого.

Папа оказался прав и еще в одном. Люди моего поколения, пережившие в ранней юности дело Дрейфуса, запомнили его на всю жизнь. Вместе с делом мултанских вотяков дело Дрейфуса воспитало в нас глубочайшее уважение к высокому долгу писателя-гражданина – долгу, которому так самоотверженно служили русский писатель Владимир Короленко и французский писатель Эмиль Золя.

А теперь забежим и еще дальше – в наши дни. Сегодня мы можем полностью охватить и понять дело Дрейфуса и все двигавшие его пружины. Мы можем даже точно назвать ту черную силу, которая создала и вдохновила дело Дрейфуса. Сегодня эта сила называется «фашизм».

Дело Дрейфуса было одной из первых схваток нарождавшегося фашизма со всеми добрыми и честными силами мира.

Сегодня фашизму противостоит мир коммунизма. Это громадная, непобедимая армия.

И каждый из нас – солдат этой армии.

Глава восьмая

«Уважаемые госпожи»

Вот уже мы и снова в ярме: началось учение в институте.

Очень грустно думать, что до окончания курса нам еще целых три года учиться. Пятый, шестой и седьмой классы. А нынешний учебный год – в пятом классе – еще только начинается. Он продлится около девяти месяцев – до будущих летних каникул.