Вслед за словом - Владимир Дмитриевич Алейников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было там немало чудес. Право, «много у нас диковин».
Я когда-то, в шутку, писал Соколову Саше, что в дни, когда он вернётся на родину, всем его по ТВ покажут непременно – на белом коне.
И почти угадал. И Сашу, не на белом коне, а рядом с белым конём, вплотную, – может, влезть на коня постеснялся? – или вспомнил слова мои? – показали, конечно. Кажется, в передаче Боровика. А на белом коне восседала молодая супруга Сашина, чемпионка Штатов по гребле, вся спортивная очень, подтянутая, суперстар, да и только, Марлин.
В фильме о СМОГе Саша Соколов, насколько мне помнится, рассказывал – и показывал – как в былые смогистские годы я учил его сопротивляться всякой дряни житейской и гадости – и упорно противостоять всевозможному, как бы оно ни стремилось мешать добру и какие бы козни ни строило в нашей жизни, мерзкому злу.
Был там Куб – Кублановский, которого молодые телевизионщики прямо в поезде где-то встретили, в день, когда, настрадавшись на Западе, возвращался герой в Россию.
Были – смутные персонажи.
Были – тени. И мельтешенье. Были – призраки. Были – фантомы. Было – много сплошной имитации. И конечно, вдосталь вранья. Было – с миру по нитке – собрано что-то этакое, неразумное, большей частью невразумительное. И понятно мне – почему. Потому что не было просто настоящих материалов. Отказал я телевизионщикам совершенно правильно, вовремя. Слава Богу, что разглядел их. Понял, кто они. И – зачем нужен фильм их такой, о СМОГе. То-то, помнится, там, в Париже, говорил мне их администратор: «Вы, Володя, им всё не показывайте и везде не водите их. Вы со мною объединяйтесь. Мы вдвоём такое закрутим! И поездим везде. И снимем, всё, что мы захотим, любые, позабористее да покруче, фильмы. Есть у меня возможности. И своё мы ещё возьмём!» Говорил он – а я смотрел на него – и не верил ушам своим: Боже! – что же это за люди расплодились на телевидении? Уж действительно – ну и публика!..
Были в фильме – и чушь, и бред.
Были там – натяжки, провалы.
Были там – сплошные зиянья.
В фильме не было – правды живой.
В фильме не было – напрочь – горенья лет минувших наших. Даренья – жизни, мира, любви, поэзии – нам, тогда ещё молодым.
В фильме не было вовсе – дыханья речи. Света. Звёзд полыханья над безвременьем. Силы. Славы. Вместо СМОГа был – просто дым.
Там царил – Аркадий Пахомов. Шёл по улице. Бородатый. Со значеньем смотрел. Молчал. За значеньем этим – смущенье и неловкость я различал. Помню, помню смогиста. Как же! Не на первых ролях Аркаша был, как это известно, в СМОГе. Крупным планом его! Крупней!
Насмотрелся я на персонажей фильма. Прямо как в чеховских пьесах, для театра абсурда созданных, что-то, каждый своё, говорили, вразнобой, вперемешку, вместе, по отдельности, что-то было вроде, с долей условности, действием, что-то – паузой, многозначительной, по задумке, но многозначительность, на поверку, ложной была.
Словом, всякого я навидался.
И – как только закончился фильм – стал звонить у меня телефон.
Чередою пошли звонки.
Мне звонили, звонили знакомые.
– Почему это фильм о СМОГе – без тебя? Безобразие просто! – возмущался Володя Брагинский. – Полный бред. И неразбериха. Да и путаница чудовищная. На Аркашу Пахомова смотришь – что такое он там говорит, запинаясь, – и создаётся впечатление поневоле, что именно он в смогистские годы всех и закладывал. Надо же соображать хотя бы немного, думать, что и как говорить. И вообще в голове у меня никак не укладывается – как это, вроде бы запросто, они без тебя обошлись? Неприлично даже. Противно. Ни стыда у людей, ни совести!
– Да так вот и обошлись! – отвечал я Володе. – Я вовремя понял, кто они, эти люди молодые, что делали фильм. И участвовать в нём – отказался.
– Молодец! – сказал мне Брагинский. – И правильно сделал ты, что отказался. А то ведь от такого-то безобразия так вот, просто, и не отмоешься. Во всяком случае, долго пришлось бы тебе отмываться. В непонятной этой компании тебе нечего делать, кум. Ты всегда был – сам по себе. И раньше, в период СМОГа. И сейчас ты, тем более, с возрастом, с тем, что создал ты, – сам по себе. Совершенно правильно ты поступил! Так я думаю. Так считаю.
А звонки ко мне – продолжались.
– Возмутительно!
– Безобразие!
– Что они себе позволяют?
– Что за чушь!
– Что за бред!
– Что за пакость?
– Что за мерзость!
– Что за маразм!
– Чем такое снимать, уж вовсе не снимали бы ничего. Неприятно смотреть. Противно.
– Подтасовка!
– Обманка!
– Брехня!
И так далее, и так далее.
Отвечать всем я даже устал.
Все – поистине были рады, что участвовать я отказался в этом фильме. Знакомые были – на моей стороне. Я был – прав.
Но вернёмся в Париж. Пора уж. Я ещё расскажу о Париже. Я ещё расскажу о Париже. Я скажу о нём слово своё.
В этой книге, в других ли книгах, – он возникнет, живой и древний, влажный трепетный, нежный, гневный, ежедневный, вечный, чужой, чуть хмельной, но всё больше – трезвый и практичный, и деловитый, предрождественский, предрассветный, предзакатный, чудной, ночной, на разломе веков, на стыке, двух эпох, двух тысячелетий, дух бунтарский, гнездо свободы, притягательный, шарм, шарман, се ля ви и шерше ля фам, шансонье, фантом, балаган, цирковой, роковой, жестокий, блёсткий, вёрткий, крутой, широкий, круговой, словно горсть – вразброс, плеск воды и холма откос, птичий щебет, оград узор, Зазеркалье, мираж, надзор, озаренье, сезон в аду, снег сквозь солнце, лоза в саду, в декабре-то – ну впрямь весна, звук и призвук, отзвук, стена, замок, призрак, тополь, каштан, фортепьянный раскат, обман, крик в тумане, призыв, завет, оклик робкий, нежданный свет, путь сквозь время, блаженный зов, образ, кров, пробужденье слов…
Я бродил – один – по Парижу.
