Потемкин - Ольга Елисеева

Этого-то светлейший как раз не хотел. У него был конкретный враг — турки, а в их войсках и крепостях полно французских офицеров и инженеров. «Не будьте несправедливы к французам, которые находятся у турок, — умолял Сегюр во время осады Очакова. — …В настоящее время король избегает всего, что неприятно императрице, но сопоставьте даты; они были посланы туда в то время, когда позиции наши были прямо противоположными и мы опасались нападения (на Турцию. — О. Е.) с вашей стороны».

В 1787 году идея союза была «замолчена» русской стороной. Весной 1789-го Екатерина отнеслась к ней благосклоннее, поскольку питала надежду воспользоваться французским посредничеством для переговоров с Турцией18. 22 апреля, получив секретное письмо Я. И. Булгакова, все еще находившегося в Семибашенном замке, Потемкин счел нужным пресечь всякие упования императрицы на «честное» посредничество Франции. Шифровка Булгакова содержала запись беседы французского посла в Турции графа Огюста-Лорана Шуазель-Гуфье с капудан-пашой (адмиралом, командующим флотом). «Бесполезно употреблять против императора (Иосифа II. — О. Е.) главные ваши силы, а надлежит вам быть только в оборонительном состоянии обратить всю силу против России, — говорил посол. — Вам труднее победить русских, ибо они лучше обучены и лучше всех знают, как с вами вести войну». Французский план военных действий для турецких войск состоял в том, чтобы блокировать Севастополь, высадить десант в Крыму и направить крупные силы под Очаков. «Прошу извинить беспорядок моего донесения, пишу украдкою, не знаю, дошли ли мои прежние? Ниоткуда и ни от кого не получаю ни ответа, ни одобрения и в сем состоянии стражду уже семнадцать месяцев. Дай Боже, чтоб только доходило, что я пишу. Сего довольно для моего утешения»19, - заканчивал свое послание дипломат.

«Подношу здесь Булгакова письмо. Тут изволите увидеть, в каких руках наши интересы. Они наши враги и всегда будут», — писал князь императрице 22 апреля о французском дворе. Не больше доверия вызывали у Потемкина и австрийские дипломаты. «Добивался цесарский посол иметь число наших войск, не прикажите ему давать, — продолжал князь, — здесь Сегюр узнает, а они все туркам рады показать»20.

Екатерина соглашалась с корреспондентом, но раздражение против Пруссии и Англии прорывалось в приписке: «Англичане и пруссаки не менее же нам вражествуют». Потемкин все же сумел добиться от Екатерины более любезного обращения с прусским послом и возобновления переписки с Фридрихом-Вильгельмом II. Это послужило внешним знаком того, что двери к сближению Пруссии и России не закрыты.

В тоже время князь решительно возражал против заключения союза с Францией. Екатерина и Безбородко видели в нем возможность более успешного противостояния англо-прусскому блоку21. Однако светлейший предупреждал, что Франция находится в глубочайшем внутриполитическом кризисе, и Россия не сможет на нее опереться. 5 июля, всего за несколько дней до штурма Бастилии, когда русский посол в Париже И. М. Симолин продолжал предпринимать усилия к заключению договора22, а Сегюр уверял, что все перемены в Париже к лучшему23, Потемкин писал императрице: «Франция впала в безумие и никогда не поправится, а будет у них хуже и хуже»24. Понадобилось всего девять дней, чтобы подтвердить его слова.

Еще в ноябре 1788 года, во время осады Очакова, он сказал Р. де Дама, что Генеральные штаты во главе с Жаком Неккером действуют «на несчастье своей стране, а, быть может, и Европе»25. Почти за год до трагических событий князь предвидел, как будет дальше развиваться ситуация во Франции.

Пока Потемкин оставался в Петербурге, Екатерина чувствовала себя спокойно и уверенно. Судя по запискам Храповицкого, прекратились частые слезы, тревоги, мелочные выговоры членам ближайшего окружения, возобновились веселые замечания и остроты. Казалось, императрица обрела недостававшую ей опору. В любой момент она могла посоветоваться с князем, обсудить с ним новые назначения.

15 октября прошлого, 1788 года, скончался командующий Ревельской эскадрой адмирал С. К. Грейг. Его смерть произвела тяжелое впечатление в Петербурге. Боялись, что шведы, узнав об этом, предпримут новое наступление. Однако уже в начале ноября море подернулось льдом и вражеские суда ушли зимовать в Карлскрону. Новым начальником эскадры императрица назначила адмирала В. Я. Чичагова. Он был известен ей как один из наиболее искусных мореходов, но имел упрямый, неуживчивый характер и терпеть не мог придворное общество. Перед тем как окончательно утвердить Чичагова в должности, Екатерина решила посоветоваться с Потемкиным и попросила адмирала нанести визит светлейшему.

Со слов Василия Яковлевича, его сын, в будущем тоже адмирал, П. В. Чичагов записал рассказ об этой встрече: «Князь его дружески принял. Между ними был долгий разговор, в котором…царствовала с обеих сторон полная искренность. Князь изложил ему политику дня и самые патриотические намерения… Во время этой длинной беседы адмирал не заметил в этом гениальном государственном человеке никаких видов личного или безрассудного честолюбия. После различных вопросов, относящихся к кампании на Балтийском море, Потемкин в немногих словах изложил свой план против Турции, сделав несколько замечаний об ударах, которые следовало постараться нанести Швеции, и… высказал полную надежду на успех»26. Потемкин обещал адмиралу поставить его в известность о событиях на Черном море и просил посылать ему краткие сведения о ходе дел на Балтике.

Чичагов вернулся домой совершенно обнадеженным. Князь подал Екатерине благоприятный отзыв о нем, и она утвердила адмирала в должности. Каково же было негодование старого моряка, когда при дворе он познакомился с другими членами Совета и они принялись указывать ему, где размещать батареи. Речь шла об оконечности острова Даго, который на карте нарисован очень близко к шведскому берегу, но в реальности отстоит от него на 20 пушечных выстрелов. Чичагов резко возражал. Министры «были обижены ответами адмирала и припомнили их при первом же случае».

Бросается в глаза разница поведения. Если Потемкин, рассуждая с адмиралом о политических вопросах, как бы поднимал Чичагова до своего уровня, то другие члены Совета унижали моряка, вторгаясь в сферу его компетенции. При этом и Воронцов, и Безбородко, и Завадовский были людьми штатскими, никогда не имевшими дела ни с пушками, ни с кораблями. При этом они считали себя вправе приказывать адмиралу, в то время как князь только просил кратких донесений.

28 апреля двор перебрался в Царское Село27, а 2 мая было получено известие о смерти султана Абдул-Гамида, наступившей 7 апреля в Константинополе. «Как султан умер, то думать надлежит, что дела иной оборот возьмут»28, - писала Екатерина Потемкину 2 мая.

Начало новой кампании звало князя на Юг. Императрица тяготилась мыслью о скором расставании. Она вновь оставалась одна, без ближайшего друга и советника. «Хотя и знаю, что отъезд твой необходимо нужен, однако об оном и думать инако не могу, как с прискорбием»29, - признавалась Екатерина. Утром 6 мая князь отбыл в армию30.

«В ПОЛЬШЕ… НАДО РАБОТАТЬ»

9 мая Григорий Александрович, ездивший всегда чрезвычайно быстро, был уже в Смоленске, а 11-го числа из своего имения Дубровна под Шкловом направил императрице донесение о задержке провианта на польской границе: «Из приложений и рапортов генерала Каменского усмотреть изволите о недостатке хлеба и способов к получению оного. Я предписал уже генералу князю Репнину употребить все, что можно к снабжению себя оным»31. Провиантмейстерская комиссия сообщала, «что за непропусканием через границу в Молдавию польскими войсками вывозимого нами хлеба и задержанием транспорта, и за уграживанием вперед не выпускать» невозможно получить продовольствие для армии. М. Ф. Каменский предлагал «всю амуницию нашу перевозить не из Киева через Польшу, а, не касаясь границ их, из Ольвиополя»32. Князь одобрил эту мысль. Еще в Петербурге, предвидя подобное развитие событий, Потемкин предлагал послать в Польшу повеление Штакельбергу объявить сейму, что Россия «для отнятия всякого неудовольствия нации» решила перевести все русские магазины за Днепр и транспорты «обратить другой дорогой мимо Польши»33.

Перенос магазинов (складов) в более отдаленное от театра военных действий место был крайне неудобен для России. Но еще опаснее становился отказ польской стороны продавать провиант. Вести в таких условиях новую кампанию против Турции казалось с каждым днем все труднее. Если бы земли Польской Украины, фактически являвшиеся плацдармом для переброски русских войск, их амуниции и провианта в Молдавию, принадлежали империи, многих проблем удалось бы избежать. Теперь же приходилось реагировать на каждое колебание внутриполитической жизни Польши.