Признания в любви. «Образ чистой красоты» (сборник) - Одри Хепберн

Я делаю искусственные украшения, очень похожие на настоящие. Вообще, украшений должно быть много, очень много. Но если они настоящие, это дурной вкус. Я всегда советую: покупайте искусственные, и вам не будет стыдно.

Однажды, слишком азартно выплясывая шимми, я оборвала большую нить топазов, и пара десятков человек ползали на коленях по танцполу, собирая камни. Глупо.

Все знают, что герцог Вестминстерский подарил мне восемь метров жемчугов. Поистине роскошные нити, но на улицу я надеваю точно такие же фальшивые. Мне так понравилось, что пришлось выпустить подобные в продажу, теперь многие могут купить точную копию «жемчугов Шанель».

Когда оглядываешься вокруг, становится ясно, что моя мода всегда создавалась из моих собственных интересов.

На мне очень плохо смотрятся платья с пышными турнюрами? Отменим!

Неудобны большие шляпы? Сделаем маленькие.

Раздражает корсет? Откажемся.

Нет денег на нормальную амазонку? Наденем мужскую одежду.

Нет приличной ткани, чтобы шить новые платья? Пустим в ход джерси, от которого отказались все…

Неудобно ходить в длинных платьях? Надо их укоротить.

Надоели зонтики от солнца? Куда лучше выглядит загорелая кожа!

И так все время, мода рождалась просто из моей необходимости, я старалась сделать свою, а заодно и всеобщую жизнь легче и удобней. Может, поэтому ее так легко принимали?

Я постоянно теряла свою сумочку, просто оставляла ее там, где сидела, или, задумавшись, бросала в сторону и потом не могла вспомнить, где это произошло. Когда мне надоело, пришлось прикрепить к сумочке полоску кожи, а потом заменить ее толстой цепочкой, чтобы носить на плече.

Вы знаете, как это понравилось женщинам! Освободить руки и не ломать голову над тем, куда бросила сумочку… Вот это успех – когда твоя идея подхватывается и копируется или перерабатывается в миллионах вариантов.

Говорят, я невыносима во время примерок, жестока в обращении с манекенщицами и не люблю их. Да, большинство не люблю.

Знаете, как я подбирала манекенщиц, когда ушла моя любимица Мари-Элен Арно? Взамен пришли восемнадцать красоток, у всех замечательные фигуры, волосы, кожа… Через помощницу попросила их встать, чтобы показать себя, и… занялась работой с первой швеей. Они еще не знали секрета моих зеркал, мне с любого места видно все, что происходит на подиуме.

Некоторое время девушки стояли, чуть завистливо или самоуверенно присматриваясь друг к дружке. Постепенно начали нервничать, потом все сильнее и сильнее. Помощница успокоила: Мадемуазель сейчас подойдет, она занята. А я просто перекалывала новое платье на одной из манекенщиц. Шли минуты… десятки минут… прошел час, второй…

Через три часа большинство из претенденток ни на что не годились, они были выжаты ожиданием, как лимоны на устриц, и форму держали не лучше этих же устриц. Поднявшись наконец с колен, я махнула рукой манекенщице, что та может снимать платье, и, повернувшись к новеньким, вгляделась в лица. Только у одной оно выражало готовность работать, остальные были злы, как черти.

– Вы остаетесь, остальные мне не подходят!

– Но, Мадемуазель… вы даже не посмотрели нас!

– Ошибаетесь, я все это время внимательно на вас смотрела. Работа манекенщицы – это не только дефиле в новом платье по подиуму, это многочасовое стояние на примерках и ангельское терпение. А сохранять готовность после трех часов мучительного безделья совершенно обязательно!

Это действительно так и есть. Я не провожу примерки на манекенах, мне нужны живые люди. Как, скажите, можно посадить рукав на манекене без рук? Как проверить свободу движения на кукле, которой все равно, удобно или нет?

По этому поводу я не раз кричала на своих дурочек:

– Как сидит рукав? Ну-ка, подними руку, удобно?

– Все хорошо, Мадемуазель.

– Я же вижу, что тянет! Почему ты говоришь, что нет?! Надоело стоять, пока исправлю?

Конечно, для них мучительно стоять неподвижно, испытывая бесконечные уколы булавками или нажимы моих рук (я часто работаю костяшками пальцев, разглаживая или приминая ткань прямо на теле манекенщицы), им хочется поскорее освободиться и бежать к своим молодым людям. Но мне-то хочется создать идеальную модель! И почему я должна при этом жалеть манекенщиц? Разве Дягилев жалел своих танцоров?

Моя любимица Мари-Элен Арно ушла, решив, что я мало ценю ее талант. Я знаю, что это влияние отца. Мари-Элен красивая, очень красивая, с замечательной фигурой и умением показать модель, что очень важно. Я даже сделала мсье Арно своим помощником, ее саму часто приглашала обедать или ужинать, волновалась, когда ей приходилось возвращаться к родителям слишком поздно, потому что я люблю поговорить после ужина.

И однажды господин Арно решил, что я не ценю его малышку, мол, Мари могла бы получать больше. Глупец! Мари-Элен могла получить по завещанию немалую часть моего наследства! Я пыталась понять, будет ли она продолжать мою линию в Доме. В конце концов, коллекции создавать могут другие, но приглядывать за всем, чтобы и мой Дом со временем не скатился к показам огородных пугал, способна только та, что прониклась самим духом Великой Мадемуазель. Мне казалось, что Мари-Элен прониклась, ну, почти прониклась. У нее хороший вкус, она могла бы… Но господин Арно предпочел временный большой заработок огромным деньгам в недалеком будущем. Я же не вечна… Мой стиль вечен, а бренное тело, увы, нет.

Я не люблю своих манекенщиц? Бывает, очень не люблю, почти презираю. Здесь все: злость на то, что они не могут постоять спокойно, айкают в ответ на уколы, устают или просятся в туалет как раз тогда, когда что-то начинает получаться!

Досада, что они, такие красивые и умные, не могут ничего добиться в жизни. Природа подарила им красоту, и эти дурочки не умеют подарком пользоваться.

Раздражение, что позволяют не считаться с собой своим молодым людям. Разве может уважающая себя женщина разрешить разговаривать с ней таким тоном? Преклоняться должны, а ей хамят! Какое мне дело? Но она показывает МОЮ модель, если у нее самой нет гордости и чувства собственного достоинства, как она сможет преподнести то, что создала я?

А еще… конечно, зависть, что у них еще все впереди, а у меня уже очень мало. Мися всегда говорила, что она родилась на двадцать лет позже, чем нужно. Я наоборот – на двадцать лет раньше! Как бы я ни была подвижна и энергична, бренное тело не желает признавать, что мне не двадцать пятый год, увы…

А им двадцать пятый и даже меньше в действительности, но они не желают пользоваться таким огромным преимуществом. Разве не обидно? Неужели то, что я завидую молодым, говорит о моей собственной старости? Нет, я молода душой, а они просто ничего не понимают в жизни, их надо учить жить. Людей почему-то вообще не учат жить, а это надо делать обязательно.