Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тактика Радко-Дмитриева415 не была единичной на фронте. Деникин упоминает о ген. Цурикове, командовавшем 6-й армией на Румынском фронте, который с первых же дней согласился на введение комитетов и послал даже телеграмму командирам корпусов соседней армии с доказательством пользы нововведения. Также Деникин упоминает, что главнокомандующий Кавказского фронта «еще до узаконения военных организаций приказал, чтобы распоряжения, касающиеся устройства и быта армии, проходили через Совет солдатских депутатов». В военное министерство с разных сторон шло немало донесений о пользе, которую приносили делу «самозваные» комитеты, – они «вносили успокоение, постепенно связывая офицеров с солдатами». (См., напр., телеграммы с Зап. фронта.) Мы видели, сколь значительны должны быть поправки к утверждению Деникина («Об исправлениях истории»), что Гучков услышал из армии по вопросу об ее демократизации «вопль осуждения». Этого не было.
При таких условиях верховной власти не оставалось ничего другого, как пытаться легализировать комитеты – «прибрать их к рукам». «Так мы и поступили», – заключает Гучков в воспоминаниях. 28-го в Ставке состоялось совещание, на котором победила компромиссная позиция, и 30-го Алексеевым, не принадлежавшим к числу людей, для которых недоступна чужая аргументация416, было издано «временное положение об организации чинов действующей армии и флота». В основу этого «положения» лег проект, разработанный под руководством Колчака для Черноморского флота и сообщенный, очевидно, в Ставке – Верховским.
Может ли возникнуть хоть какое-нибудь сомнение, что авторитет Правительства и верховного командования бесконечно выиграл бы, если бы инициатива и новая организация армии всецело находились в их руках? Они достигли бы большего, если бы «временное положение» 30-го, замененное через две недели статутом Поливановской комиссии417, было бы издано 9 марта, когда все еще было в брожении и когда еще не пришлось бы закреплять сущее, как стало это неизбежно позднее. Дезорганизующее влияние бесспорно оказало то обстоятельство, что в связи с изменениями «положений» приходилось переизбирать войсковые комитеты – в некоторых местах «до четырех раз» в течение одного месяца (жалоба, которую записал в свой путевой дневник деп. Масленников при посещении Особой армии 18 апреля). Почти столь же неизбежно было и то пагубное явление, которое родилось из факта образования комитетов явочным порядком – они, в сущности, нередко продолжали действовать уже в порядке «обычного права» и придавали новой «наиболее свободной в мире» армии подчас характер уродливого своеобразия: протоколы Исп. Ком. зафиксировали такую достаточно яркую бытовую черту – представитель тылового лужского комитета докладывал 11 марта: «Хороший гарнизон. Во главе комитета капитан, с ним вместе заседают представители населения, даже женщины…» Едва ли нормальным можно признать тот факт, что в 80-м сиб. полку первым председателем солдатского комитета был священник.
* * *Каких результатов могла бы достигнуть на первых порах инициатива военной власти, показывает деятельность «инициатора захвата солдатского движения в руки командного состава», адм. Колчака в Черноморском флоте. Наиболее серьезные большевистские историки должны признать, что Колчаку «действительно удалось добиться огромных успехов – в течение почти двух месяцев на севастопольских судах, в гарнизонах и среди рабочих царили… идеи победоносной войны. Севастопольская военная организация создает проект устава, основной мыслью которого является усиление мощи флота и армии». Колчак считал необходимыми комитеты, которые вносили «порядок и спокойствие», и он мог на митингах открыто заявлять, что «приказ № 1» для него не обязателен – его выслушивали спокойно.
Адм. Колчак принадлежал, несомненно, к числу крупных индивидуальностей418. Можно думать, что инициатива Ставки была бы поддержана не за страх, а за совесть большинством командного состава и по внутреннему убеждению, и по выработанной традиции дисциплины – этому чувству чести военной среды. Так ярко последнее выразил ген. Селивачев записью в дневник по поводу «запроса» военного министра об отношении к приказу № 114: «Не знаю, как ответят мои командиры полков… Я же лично дам такой ответ: “Для меня, как человека военного, всякий приказ военного министра непреложен к исполнению; обсуждать затронутые вопросы я считаю возможным лишь до тех пор, пока они не вылились в форму приказа. Тем более вопросы внутренней жизни войск, которые должны основываться на принципах, а не на разнообразной обстановке, повелевающей в бою; как начальник, я не мог бы доверять своему подчиненному, позволяющему себе критиковать отданный мною приказ”»419. Показательным примером может служить и ген. Марков, дневник которого цитирует Деникин. Первые дни в 10-й армии на Зап. фронте – время колебаний и сомнений. «Все ходят с одной лишь думой – что-то будет? Минувшее все порицали, а настоящего не ожидали. Россия лежит над пропастью, и вопрос еще очень большой – хватит ли сил достигнуть противоположного берега» (запись 6 марта). «Все то же. Руки опускаются работать. История идет логически последовательно. Многое подлое ушло, но и всплыло много накипи». Прочитав какое-то «постановление» в «Известиях» за «немедленное окончание войны», экспансивный автор дневника запишет: «Погубят армию эти депутаты и Советы, а вместе с ней и Россию» (9-го). Проходит несколько дней, и Марков уходит с головой в «советы» и «комитеты». 30 марта он вносит в дневник: «Спокойное, плодотворное заседание армейскего съезда до глубокой ночи». И позже: «Я верю, что все будет хорошо, но боюсь – какой ценой…» В записях современников из числа военных часто раздаются жалобы на непригодность кадровых офицеров для выпавшей им роли политических воспитателей солдат, что препятствует развитию инициативы командования. Но не боги горшки обжигают, и эта «удручающая» политическая «незрелость» все
