Горменгаст - Мервин Пик

— Подстроила все, чтобы дать мне счастье. И в значительной степени тебе это удалось.. Мне так нравится, что я всегда могу созерцать тебя, смотреть как... вот только если бы ты не сидела так прямо. Не могла бы ты, дорогая, растаять, ну хоть немного. Ровные линии так утомляют.. А что касается Щуквола — послушайся моего совета. Обращайся ко мне, когда тебя одолевает страх. Беги ко мне. Лети ко мне. Прижмись ко мне, пади ко мне на грудь, проведи рукой по моим волосам. Позволь себя успокоить. Если бы он предстал передо мной, ты же ведь знаешь, как бы я с ним обошелся.

Ирма взглянула на своего почтенного мужа.

— Вот этого я и не знаю. И как бы ты с ним обошелся?

Рощезвон, который еще меньше Ирмы знал, как бы он поступил в таком случае, взялся за свой длинный подбородок, и на его губах появилась болезненная улыбка.

— Я бы сделал то, о чем ни один благородный человек не должен говорить. Вера — вот в чем ты нуждаешься. Вера в меня, моя дорогая. Ты можешь на меня полностью положиться.

— Ты бы ничего не смог сделать, — сказала Ирма, словно не обратив внимания на совет мужа положиться на него. — Ничего бы ты не сделал. Ты слишком стар.

Рощезвон, собиравшийся уже снова усесться в кресло, замер. Он стоял спиной к жене. В груди росла глухая боль. Чувство черной несправедливости от того, что человек рано или поздно теряет свои физические силы и становится немощен и беззащитен, охватило его. А сердце его, казалось, упрямо выкрикивало. «Я молод! Я молод!» Неожиданно у Рощезвона подкосились колени, и тело его, свидетельствующее о многих десятках прожитых лет, рухнуло на пол.

Ирма бросилась к мужу.

— Что с тобой, дорогой? Дорогой мой, что с тобой? Что с тобой?

Ирма подняла его голову с пола и подложила под нее подушку. Но Рощезвон был в полном сознании. Шок от того, что он вдруг оказался на полу, был достаточно силен, у него сбилось дыхание, он был весьма расстроен этим обстоятельством, но все это быстро прошло.

— У меня вдруг случилась большая слабость в ногах, — пояснил Глава Школы, глядя в склоненное над ним обеспокоенное лицо с замечательно длинным и острым носом, — но сейчас уже все в порядке.

Сообщив о том, что с ним все в порядке, Рощезвон тут же пожалел, что поспешил с таким заявлением — час-другой повышенной заботы и выхаживания со стороны Ирмы был бы ему весьма приятен.

— В таком случае, может быть, мой дорогой, тебе лучше подняться, — заявила Ирма — Лежание на полу вряд ли соответствует образу Главы Школы.

— Да, да, конечно, но я чувствую себя очень...

— Не надо, не надо, мой дорогой, — прервала его Ирма. — Не надо этих глупостей. Я пойду и посмотрю, заперты ли все двери. Когда я вернусь, я надеюсь, ты будешь уже сидеть в кресле.

И с этими словами Ирма вышла из комнаты.

Рощезвон в раздражении стукнул пятками об пол, потом, кряхтя, поднялся на ноги. Усевшись в кресло и повернув голову в сторону двери, через которую вышла Ирма, он высунул язык и скорчил гримасу, но тут же покраснел от стыда за свой поступок и послал воображаемой Ирме воздушный поцелуй своей дрожащей старческой рукой.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Один участок Внешней Стены столь густо зарос многими слоями плюща и другими вьющимися растениями, что уже несколько сотен лет камень кладки был скрыт от взоров; в густых зарослях виднелись лишь глаза насекомых, мышей и птиц. Вдоль этой стены, столь плотно заросшей плющом, шел узкий, длинный проход, большую часть дня скрывающийся в тени. Только на закате, когда солнце уже готово было скрыться за Лесом Горменгаст, оно бросало свои медово окрашенные лучи в этот узкий проход, и там, где целый день царили прохладные, неуютные тени, зажигались пятна янтарного цвета.

И тут же сюда начинали собираться дворняжки, появляющиеся словно ниоткуда, они рассаживались в янтарных пятнах света, зализывали раны и грызли на себе блох.

Но не для того, чтобы смотреть на этих полудиких собак или восхищаться игрой пятен света прилетало сюда странное создание и пряталось в густых слоях ползучих растений, покрывающих стены. Скрываясь под гибкими, цепкими веточками и листьями, Оно продвигалось как змея и добиралось до того места, с которого открывался вид на интересовавший его участок прохода. Находясь метрах в десяти над землей, Оно погладывало сквозь листву на одинокого Резчика, который, разделяя свое одиночество с собаками и пятнами света, постоянно приходил на одно и то же место и принимался за работу — он вырезал что-то из куска дерева. Оно округлившимися как у ребенка глазами следило за тем, как под его руками возникает образ деревянного ворона. Оно страстно желало иметь такую игрушку и поэтому выжидало момента, чтобы выхватить деревянного ворона из рук его создателя и улететь через стены к далеким холмам. И вот поэтому Оно каждый вечер прилетало к одному и тому же месту, забиралось под густой плющ и выжидало, когда работа будет закончена и можно будет утащить такую восхитительную вещицу.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Когда Фуксия услышала о вероломстве Щуквола и поняла, что ее первая и единственная сердечная привязанность связала ее с убийцей, ее лицо потемнело от глубочайшей боли и ужаса, и уже никогда более это выражение страдания и трагичности полностью не покидало ее.

Долгое время она, закрывшись у себя в комнате, вообще не желала никого видеть. Фуксия не могла выдавить из себя слезы, а чувства, бушевавшие в ней, требовали выхода. И это помимо всего прочего очень угнетало Фуксию. Поначалу она все переживала так, словно ее сильно избили, и ее мучила чуть ли не физическая боль. Руки у нее дрожали, пальцы теряли чувствительность. Беспросветная подавленность засасывала ее как черное болото. Ей не хотелось жить. В груди рос и ворочался комок боли и ужаса, давя на ребра. Целую неделю по ночам она не могла заснуть. А потом в ней словно что-то затвердело, она ушла в раковину, и к ней пришла холодная горечь. Она искореняла в себе все едва зарождающиеся мысли о любви, столь свойственные ее натуре. Она беспокойно ходила взад и вперед по своей комнате. Она сильно изменилась. За несколько дней Фуксия постарела на несколько лет. Она считала теперь, что мир вокруг нее столь отвратителен, что безжалостность и двуличие вполне оправданы, и не видела уже в поведении Щуквола ничего предосудительного. Она возненавидела мир, в котором жила.

Когда Тит пришел навестить Фуксию, он был поражен изменениями, которые произошли в ней — изменился даже ее голос, глаза глубоко запали. Тит впервые осознал, что она не только его сестра, но и женщина, страдающая женщина.

Фуксия, в свою очередь, тут же заметила изменения, которые произошли в Тите. Его смятение было столь же явным, как и неприкаянность. Его жажда свободы была столь же сильной, как и ее жажда любви. Но что он мог изменить в своей жизни? Что она могла изменить в своей? Со всех сторон их окружал Замок Горменгаст, раскинувшийся на многие мили, вздымающийся к облакам, неизведанный, темный как сумрачный день.