История и повествование - Геннадий Обатнин

Заметим, что это сочинение вызвало одобрение не только со стороны учителя, но и Марии Федоровны.

В другом сочинении (11.07.1811) Николай излагает знаменитый эпизод с Долгоруким:

«Польза изящных художеств состоит в том, чтоб воспоминать нам, какия нибудь достопамятныя произшествия, которыя могли бы служить добрым примером, например: любовь к отечеству Пожарскаго и Минина, неустрашимость Коклеса и Ссеволы; отважность К. Долгорукова посмевшаго разодрать указ Петра Великаго и признательность к нему Государя за сей поступок; и многия другия».

Таким образом, пушкинские «Стансы» 1826 года легли на подготовленную почву и, вероятно, еще и потому встретили в Николае такой отклик, что отвечали его отроческим и юношеским устремлениям.

229

Это прекрасно демонстрируют его мемуары, особенно все то, что относится в них к событиям междуцарствия, восшествия на престол, восстания декабристов.

230

Корф М. А. Материалы и черты… С. 30–31.

231

Там же. С. 26.

232

См.: Там же. С. 27.

233

П. В. Анненков в своих воспоминаниях «Замечательное десятилетие 1838–1848» относит начало этого периода к тридцатым годам: «Образованный русский мир как бы впервые очнулся к 30-м годам, как будто внезапно почувствовал невозможность жить в том растерянном умственном и нравственном положении, в каком оставался дотоле. Общество уже не слушало приглашений отдаться просто течению событий и молча плыть за ними, не спрашивая куда его несет ветер. Все люди, мало-мальски пробужденные к мысли, принялись около этого времени искать, с жаром и алчностью голодных умов, основ для сознательного разумного существования на Руси. Само собою разумеется, что с первых же шагов они приведены были к необходимости, прежде всего, добраться до внутреннего смысла русской истории, до ясных воззрений на старые учреждения, управлявшие некогда политическою и домашнею жизнью народа, и до правильного понимания новых учреждений, заменивших прежде бывшие» (Анненков 1928: 315–316).

234

Стоит отметить, что наиболее известные риторики XIX века (например, К. Зеленецкого) отводили биографиям, как, впрочем, и некрологам (рассматривавшимся в качестве их разновидности), место именно на страницах периодических изданий: «(биографии] печатаются обыкновенно в журналах и ведомостях» (Зеленецкий 1849: 70–71). На этом основании можно сделать вывод об «информативном статусе» этих жанров. В виде отдельных книг биографии (в большинстве случаев) выходили уже позднее.

235

Рост интереса к чтению мемуарной литературы выражается в резком увеличении количества публикаций за период 1861–1890 годов. По подсчетам А. Г. Тартаковского, за этот период было опубликовано 105 публикаций против 68 за период 1831–1860 годов и 52 за период 1800–1830 годов. Соответственно 34 % против 22 % и 17 %. См.: Тартаковский 1991: 109.

236

Необходимо отметить, что объем таких понятий (публика, общественность, жизнь, благо, добродетель) достаточно широк. Во многом он определяется той коммуникативной ситуацией, в которой они используются, и тем смыслом, которым они нагружаются. Если говорить о булгаринском определении публики, то оно представляет собой не столько попытку описания, сколько попытку конструирования определенной группы и конкретизацию данного понятия.

237

Мотивировкой в данном случае является то, что жизнь достойного и добродетельного соотечественника должна стать известна другим. Вот пример из некролога, посвященного инженеру Х. Х. Христиании: «Ежели для добродетельнаго человека, первейшим утешением в жизни служит мысль оставить по себе хорошую память, то не приятною ли обязанностию должен считать очевидец, передавать в пример другим людям повесть о добрых деяниях его соотечественника» (Северная пчела 1837). Эта общая интенция биографических статей имплицитно просматривается и во множестве других случаев. Важно отметить, что в подобных текстах рассказывается именно о жизни «частного человека». В данном случае задача общества состоит в том, чтобы «еще смелее обсуживать деяния частных людей».

238

Сама практика публиковать в журнале биографические тексты восходит к традициям журналистики Н. И. Новикова, ориентирующейся, в свою очередь, на традиции английской моральной журналистики Стиля и Адиссона. Вот как рассуждает по этому поводу автор статьи с характерным названием «Пример благотворения», опубликованной в журнале «Зеркало света»: «Добродетель всем народам свойственна. Для чего же обыкли мы примеры оныя и деяния отличные заимствовать от народов чуждых. <…> Для чего же не водворится между нами то похвальное мнение, что без мзды, но в единой к отечеству любви сохранить потомству память достойных наших современников. Французы, Немцы, Англичане и другие народы наполняют свои дневники, недельные и месячные сочинения повестьми деяний в глазах их случающихся; они и малейшего доброго деяния не проходят молчанием, но сообщая оное публике не только своему отечеству о том возвещают, но предают к потомству к подражанию, ободряют к подобному современников и заставляют вне пределов своего отечества похвалять то, что похвалы достойно. Чувствительная душа, ведающая благотворения плоды, приглашает в ощущаемой радости участвовать других» (Пример благотворения 1786: 146–147).

239

Именно о таком полемическом потенциале русских биографий, необходимости реагировать на них, создавая собственные версии жизнеописаний обсуждаемых персонажей и отвечая своим оппонентам, писал А. Скабичевский в своем трактате «Сорок лет русской критике»: «В эту эпоху полемизм проникает даже в такие сочинения, которые по самому содержанию своему, должны бы иметь объективный характер, каковы мемуары и сборники биографических материалов» (Скабичевский 1895: 206).

240

Проблема понятия «общественность» в настоящее время привлекает к себе большое внимание социологов и историков. Следует упомянуть несколько работ, посвященных этой теме: американский сборник «Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Identity in Late Imperial Russia» (1991), неопубликованную диссертацию Вадима Волкова «The forms of public life: The public sphere and the concept of society in Imperial Russia University of Cambridge» (1995) и недавнюю книгу В. Я. Гросула «Русское общество XVIII–XIX веков: традиции и новации» (2003). В нашей статье общественность понимается как политизированная среда, расположенная в социальном пространстве между «царем» и «народом», вовлеченная в обсуждение актуальных вопросов и культурное производство.

241

Если быть более точным, то в XIX веке первенство в данной области принадлежит «Фон-Визину» П. А. Вяземского, отметившего в предисловии, что «это едва ли не первая у нас попытка в роде биографической литературы» (Вяземский 1848: 5 — лат. пагинация). Михаил Архангельский, автор раскритикованного Добролюбовым «Руководства к изучению словесности» (1857), также скептически отозвался о русской биографической традиции и высоко оценил книгу самого Вяземского: «Наша литература не богата биографиями, и между ними — хороших в литературном смысле очень немного. Замечательны: а) биография: „Александра I“ Греча, б) „Генерала Котляревского“ гр. Соллогуба и в) „Платона, Митрополита Московскаго“ Снегирева. Но лучшая, в полном смысле, образцовая биография принадлежит князю Вяземскому, под названием: „Фон-Визин“. Она удовлетворяет всем условиям историческаго и биографическаго труда» (Архангельский 1857: 205). Биография Станкевича по своему уровню вполне сопоставима с текстом Вяземского, и с этой точки зрения мы можем говорить о формировании собственно биографической традиции.

242

Тема «истории общества» как вполне самостоятельная область исторического описания стала входить в труды русских историков во второй половине XIX века, точно так же как и само слово «общество». Например, С. М. Соловьев в пояснениях к третьей главе своей «Истории» (вошедших в 16-й том) вводит подзаголовок «Нравы и обычаи в разных слоях общества» (об этом подробнее новейшее исследование В. Я. Гросула 2003: 23–34). В частности, в журнале «Русский вестник» в 1857 году он публикует статью под названием «Русские исповедники просвещения XVII века», где описывает состояние русского общества в эпоху, предшествующую петровским преобразованиям. Достаточно широко пользуется этим термином и В. О. Ключевский (например, один из подзаголовков его лекций по «Методологии русской истории» звучит так: «Состав древнерусского общества до середины XIII века» (Ключевский 1989: 28)). В конце 1860-х годов выходит книга историка Н. Хлебникова «О влиянии общества на Организацию Государства в Царской Период Русской Истории» (1869).