Британия. Краткая история английского народа. Том II - Джон Ричард Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это значило — навязать Англии войну. Общественное мнение с каждым днем все сильнее оказывало давление на У. Питта. Ужасные сентябрьские убийства, гнусный деспотизм парижской черни сильнее отвратили Англию от революции, чем все красноречие Бёрка. Но, даже отзывая после заточения французского короля своего посла из Парижа, У. Питт упорно сохранял надежду на мир. Он надеялся через посредничество Англии положить конец войне и обеспечить Франции возможность устраивать ее внутренние дела, как ей угодно. В жизни У. Питта не было поры столь высокой, чем та, когда он один в Англии отказывался подчиниться растущему стремлению нации к войне. Даже известие о сентябрьских убийствах только вызвало в нем надежду, что Франция воздержится от всякой завоевательной войны и избежит общественной анархии. В октябре французский агент в Англии доносил, что У. Питт готов признать республику. В начале ноября он еще настаивал перед Голландией на строгом нейтралитете. Франция, а не Англия, вырвала у него, наконец, из рук мир, за который он так отчаянно держался. Постановление Конвента и нападение на голландцев не оставили ему другого выбора, кроме войны, так как Англия не могла терпеть французский флот в Антверпене, или покинуть таких союзников, как Соединенные провинции. Но даже в декабре при известии о предстоящем разделе Польши У. Питт сделал последнюю попытку сохранить мир. Он предложил Австрии помочь ей приобрести Баварию, если она примирится с Францией, и обещал последней не начинать войны, если эта держава перестанет нарушать независимость соседних государств. Но за Ла-Маншем его умеренность приняли за трусость, а в Англии общая скорбь при известии о казни короля указала на возросшее стремление к войне. Непринятие последних предложений У. Питта действительно сделало ее неизбежной. Обе стороны прекратили дипломатические отношения, и в феврале 1793 года Франция объявила Англии войну.
Глава IV
ВОЙНА С ФРАНЦИЕЙ (1793–1815 гг.)
С того момента как Франция объявила Англии войну, власти У. Питта пришел конец. Гордость, непоколебимая твердость и общее доверие нации еще удерживали министра при делах; но его деятельность едва ли не ограничивалась тем, что он следовал потоку народного чувства, которого никогда не понимал до конца. Сами достоинства его характера делали его непригодным для ведения войны. Он был, в сущности, министром мира; его втянули в войну паника и энтузиазм, которые он разделял в очень слабой степени, и у него не было способности его отца сразу проникаться симпатиями и страстями окружающих и, наоборот, возбуждать в них страсти и симпатии. Страной овладел припадок возбуждения и тревоги, не уступавших возбуждению и панике во Франции. Вера французов в их иллюзии касательно настроения Англии на время обманула самих англичан. В сущности, число сторонников республики ограничивалось несколькими кучками людей, которые, ребячески подражая происходившему за Ла-Маншем, созывали конвенты и величали себя гражданами и патриотами. Но в массе англичан страх перед революцией переходил в панику. Даже большинство вигов покинуло Фокса, все еще сохранявшего веру во Францию и революцию. «Старые виги», как они себя называли, с герцогом Портлендом, графами Спенсером, Фиц Уильямом и Уиндгемом во главе, последовали за Бёрком и присоединились к правительству. Сам У. Питт был мало тронут господствовавшей политической реакцией, но его потрясла мысль об опасности социальной, и он поверил в существование «тысяч бандитов», готовых восстать против престола, перебить всех землевладельцев и ограбить Лондон. «Пэн не дурак, — сказал он племяннице, указавшей ему на фрагмент текста в «Правах человека», где писатель защищал начала революции, — он, пожалуй, прав; но если бы я сделал то, чего он желает, наутро у меня оказались бы на руках тысячи бандитов и сожженный Лондон».
Эта мысль о социальной опасности только и мирила его с войной. Как ни неприятна была для него необходимость борьбы, навязанной Англии, но он примирялся с нею тем легче, что, на его взгляд, война должна была остановить развитие «французских начал» в самой Англии. Худшим результатом этой паники был ряд законодательных мер, в которых она нашла себе выражение. Действие акта habeas corpus было приостановлено, билль против мятежных сборищ ограничил свободу общественных собраний, действию «Закона об измене» был предоставлен больший простор. На печать обрушился ряд преследований; некоторые диссидентские священники были привлечены к суду за мятежные проповеди; сходки почитателей Франции грубо разгонялись. Наихудшие крайности вызвала эта паника в Шотландии, где были приговорены к ссылке молодые виги, единственной виной которых было заступничество за парламентскую реформу и где грубый судья открыто выразил свое сожаление о том, что обычай пытки в случае мятежа вышел из употребления. Паника скоро прошла из-за недостатка материала для ее поддержания. В 1794 году были привлечены к суду по обвинению в государственной измене главы «Корреспондентского общества», выказывавшего симпатии к Франции, но их оправдание показало, что всякий страх исчез. За исключением случайных бунтов, вызывавшихся просто недостатком хлеба у бедняков, Англию в течение 20 лет войны не волновали никакие общественные беспорядки. Но слепое отвращение ко всяким реформам сохранилось даже тогда, когда паника была забыта. В продолжение почти четверти века трудно было привлечь сочувствие к какой-либо мере, грозившей изменить существующее учреждение, какой бы благотворительной ни была перемена. Страх перед революцией остановил и ограничил даже филантропическое движение, составлявшее благородную особенность эпохи.
Сначала, казалось, все шло плохо для Франции. Она была окружена кольцом врагов; против нее заключили военный союз Империя, Австрия, Пруссия, Сардиния, Испания, Англия; им помогала междоусобная война. Крестьяне Пуату и Бретани подняли восстание против парижского правительства; жестокие правители, завладевшие властью в столице, вызвали мятежи в Марселе и Лионе. Французские войска уже были вытеснены из Нидерландов, когда в 1793 году к австрийцам во Фландрии присоединились 10 тысяч английских солдат под командованием герцога Йорка. Но жадность обеих германских держав упустила случай подавить революцию. Как и предвидел У. Питт, Россия получила теперь возможность осуществить свои планы на Востоке, и Австрия с Пруссией оказались вынужденными, в интересах равновесия сил, принять участие в ее приобретениях за счет Польши. Но этот новый раздел последней стал бы невозможным, если бы восстановление монархии позволило Франции снова занять ее естественное место в Европе и принять союз, который в этом случае предложил бы ей У. Питт. Поэтому германские дворы старались продлить анархию, позволявшую им раздробить Польшу, и союзные войска,
