Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Конституция также укрепляла Союз как федеративное государство. Несмотря на создание новых союзных республик (весьма проблематичных как полноценные государственные образования), существенно менялась конституционно закрепленная оценка того, что же такое СССР. В новом Основном законе отсутствовала Декларация об образовании Союза Советских Социалистических Республик, с которой начиналась прежняя конституция. В Декларации как раз и говорилось о классовом характере государства и его конечной ориентированности на превращение в мировую республику Советов. Образование союзного государства объяснялось в ней классовыми интересами и необходимостью обороны от лагеря капитализма[1308]. Иными словами, формально подразумевалось, что основой основ является не центр, не Союз, а республики, его образующие.

Но ясно обозначившаяся тенденция к сплочению Советской страны социальными мерами не исчерпывалась. Одним из ее знаковых проявлений стало принятое 15 мая 1934 г. постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР»[1309]. Концепция истории, которую надлежало знать советским людям вне зависимости от их национальности и места проживания, отразила борьбу старого и нового подходов к восприятию патриотизма, причем его отрицание было своеобразным симбиозом национального нигилизма и антироссийского местного национализма. Как и любое изменение в общественной жизни, переход к построению в СССР новой национальной общности повлек за собой новый раунд «битвы за историю».

Начало ему было положено в марте 1933 г., когда при Наркомпросе РСФСР была создана комиссия по написанию нового учебника по истории СССР. А сама «битва» развернулась на совещании историков, на котором обсуждалась и вырабатывалась концепция для новых учебных пособий[1310]. При этом часть историков (И. И. Минц, И. И. Ванаг, Г. С. Фридлянд и др.) во главе с членом комиссии Н. И. Бухариным продолжали отстаивать прежние взгляды на Россию как на вечно отсталую страну и «тюрьму народов». Например, безраздельно господствовавшая в 1920-х гг. в советской историографии школа академика М. Н. Покровского изображала царскую Россию колониальной империей, а ее «национальные окраины», в том числе Украину, – колониями. Переяславская рада трактовалась как порабощение украинского народа, приведшее к экономическому и национальному угнетению Украины. Действия же, направленные против России (например, гетмана И. Мазепы), – как попытки отстоять украинскую независимость[1311]. Нетрудно убедиться, что официальная советская историография почти слово в слово повторяла идеологические установки местных националистов.

Но ход совещания под пристальным контролем держал лично И. В. Сталин, взявший под защиту другую «партию» историков (среди них были такие ученые, как Б. Д. Греков, С. В. Бахрушин, В. И. Пичета и др.). Совместно с А. А. Ждановым и С. М. Кировым Сталин внес замечания к проектам учебников, которые позволили отбросить многие идеологические установки 1920-х гг. и вернуться к менее предвзятому и идеологизированному освещению истории. И действительно, многое в новой концепции в сравнении с прежними представлениями казалось «белой контрреволюцией». Например, собирание земель вокруг Москвы и вхождение народов в состав России трактовалось теперь не как завоевание и угнетение, а как прогрессивное событие в жизни этих народов, как приобщение их к достижениям мировой культуры и революционного движения. Более того, Сталин провел параллель между прошлым России и политикой большевиков, заявив, что «к такому же собирательству» русский народ «приступил и сейчас»[1312]. Естественно, все прочие концепции, в том числе созданные национальными историческими школами, должны были сойти со сцены (иногда вместе со своими создателями).

В том же году состоялось официальное возрождение понятия Родина. «Любовь и преданность своей родине» были объявлены высшей доблестью советских людей, а ее защита – «высшим законом жизни». Тогда же в Уголовном кодексе появилась и статья, карающая за измену Родине расстрелом[1313]. В русской культуре символы всегда несли особую смысловую нагрузку и играли чрезвычайно важную роль. Возвращение советским людям Родины символизировало решительную смену государственных приоритетов и перелом в национальной политике, целью которой становилось объединение населения страны в новую общность вокруг «реабилитированных» прежних традиционных ценностных ориентиров. Сплотить эту общность было проще не на основе классовых и социальных категорий, которые могли трактоваться по-разному, что и продемонстрировали, скажем, грузинские и украинские «национал-коммунисты». Это было легче сделать, взяв в качестве этнического фундамента новой общности русский народ как самый многочисленный, становой и обладающий, ко всему прочему, развитой культурой мирового уровня. Такой вариант новой общности имел больше оснований считаться национальной общностью.

По-иному и быть не могло. Русский язык и культура были не только национальными, но и межнациональными – средством функционирования государственности на огромных пространствах Евразии. Именно интересами укрепления государственности СССР, улучшения управляемости и облегчения его гражданам жизни в полиэтничной стране и объяснялась работа по приобщению населения республик к русскому языку, получившая воплощение в ряде нормативных актов. 13 марта 1938 г. появилось постановление СНК и ЦК ВКП(б) «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей».

Аналогичное постановление «Об обязательном изучении русского языка в школах с нерусским языком преподавания» было принято месяцем позже СНК и ЦК КП(б)У. Русский язык в этих школах должен был теперь изучаться со второго класса. Были реорганизованы и национальные школы[1314].

Вот почему в 1930-х гг., особенно в их второй половине, публично начинают утверждаться представления о русском языке и русской культуре как о феноменах прогрессивных, интернациональных, а политика «разрыва с патриотизмом» не только отходит в прошлое, но и трактуется как враждебная по отношению к государству. Русофобия, столь часто присутствовавшая в советской прессе, выступлениях партийных лидеров, ряде художественных произведений, уступала место возвращению имен русских классиков (например, А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, Ф. И. Тютчева), исторических деятелей (К. Минина, Д. Пожарского), народных героев, полководцев, даже царей. Русский язык был объявлен «языком мировой революции», «языком Ленина-Сталина», а русская культура – интернациональной, самой передовой, самой человечной, самой гуманной[1315]. Конечно, полностью прав российский историк А. И. Вдовин, утверждающий, что в глазах большевиков «русская… культура сама по себе мало чего стоила, если не становилась советской»[1316]. Вернее, она и не могла быть иной, кроме как советской. Тех, кто по каким-то причинам выбивался из понятия «русский – значит, советский», ожидала нелегкая судьба. Русское как символ советского и наоборот настолько прочно вошло в сознание населения СССР, что даже отложилось в национальном самосознании русских, которое во многом стало результатом взаимодействия национального и социального факторов в их сталинской трактовке.

Надо подчеркнуть, что при формировании советской общности ведущую роль играли оба фактора, причем социальный, пожалуй, даже в большей степени. Обобществленное производство, единая (народная) форма собственности и, как их следствие, социалистическая структура общества и народная власть служили фундаментом и главным отличительным признаком населения СССР как общности, формировали его самосознание («советский человек»). Именно они сплачивали представителей без малого сотни народов и народностей в единый коллектив. Национальная же окрашенность в русские цвета придавала ему завершенный вид как общности, сложившейся именно в СССР и отличной от всех прочих. Поэтому «ненависть к русскому народу» отныне включала в себя «ненависть ко всему советскому, к СССР в целом»[1317].

Таким образом, в 1930-х гг. быстрыми темпами развивались процессы унификации и централизации Советского Союза в направлении его фактического превращения в привычное государство. Параллельно с этим началась закладка его национальной основы, которой должна была стать «новая историческая общность людей» – советский народ.

Иными словами, на рубеже десятилетий и особенно в середине 1930-х гг. были сформулированы общие черты еще одного национального проекта – советского, начата его разработка и воплощение. Конечно, большевики не ставили перед собой задачу целенаправленно разработать и внедрить его в жизнь. В официальном лексиконе не использовалось понятие национального проекта и т. п. специфической терминологии. Фразеология была марксистско-ленинской и вещала о расцвете национальных культур и сближении наций – процессе, может, и не очень приятном, но присущем XIX–XX столетиям. Правда, стоит обратить внимание, что даже это «сближение» понималось как сближение «наций» – самостоятельных в своей национальной специфике организмов. Вместе с тем нельзя отрицать, что советская пропаганда, партийные и государственные деятели (в том числе украинские) активно использовали понятия советский народ, советские люди, советский для обозначения принадлежности к обществу СССР, причем говорили об этом как о вещах очевидных. Более того, эти понятия активно входили и в сознание населения страны, ощущавшего принадлежность к этому «воображенному сообществу», ибо под всем этим имелся социально-экономический, политический, психологический и культурный фундамент. Советская общность была «воображена», набирали силу процессы ее формирования. Ее черты субъективизировались в сознании людей, становились символическими ценностями и тем самым превращались в ее объективные признаки.