Американский детектив - 4 - Джон Гоуди

«Вы мне совершенно напрасно напоминаете, что шеф здесь вы,— сказала Зиб.— Но ведь это прекрасно написано, актуально, свежо…»

«Глупости,— ответил Хендерсон. Встал с кресла, обошел вокруг стола и снова сел. Он был без пиджака, длинный, худой и безжалостный.— У меня иногда от тебя голова кругом идет, детка. Как литературный редактор ты — класс, по крайней мере в большинстве случаев. Но как только какой-нибудь литературный агент, вроде Сомса, знающий твои слабости, подсунет тебе нечто подобное, ты тут же начинаешь пускать слюни, хотя не хуже меня знаешь, что это не для нас».

«А должно быть для нас».

«Это тоже ерунда, и ты прекрасно понимаешь, только прикидываешься. Сейчас же отошли это обратно». — Он держал рукопись двумя пальцами, как нечто нечистое.

Зиб в ярости вернулась в свой кабинет и позвонила Сомсу.

«Мне очень жаль, Джон. Рассказ мне очень понравился…»

«Хочешь, дорогуша, я угадаю, в чем дело? Он не понравился лорду Хендерсону, и точка. А чего еще можно было ожидать. Не было никаких шансов».

«Так зачем вы мне его вообще посылали?»

Джон улыбался. Зиб буквально видела это. На загорелом лице под шапкой седых волос эта улыбка, собирая морщины в уголках глаз за стеклами очков, напоминала улыбку типичного английского профессора или литератора-лауреата, уверенного в своей непогрешимости.

«Только для того, чтобы показать, какого уровня литературу мог бы при желании печатать ваш журнал, чего же еще, милочка?»

В тот день настроение у нее было ни к черту, и она решила, что не даст себя обманывать. Особенно сейчас.

«Ради этого вы не тратили бы свое время, — ответила Зиб. — И мое тоже».

Наступила тишина. Погасла ли его улыбка, утратил ли он хоть на гран самоуверенность?

«Скажу вам откровенно, милочка, — произнес Сомс совершено иным тоном. — Я послал вам рассказ, надеясь на один шанс из миллиона, что вы решитесь сделать на него головокружительную ставку и сорвать куш, десятая часть которого перепала бы мне. А теперь я попытаю счастья в другом месте, возможно, в конце концов и даром отдам, лишь бы взяли. Если моя доля превысит десять долларов вместо ста пятидесяти, на которые я рассчитывал у вас, я буду очень удивлен».

«Вы, по крайней мере, откровенны,— признала Зиб, хотя, разумеется, могла догадаться, в чем дело. — Скажите мне еще одно. На месте Джима Хендерсона вы бы его купили?»

«Упаси Бог! Что вам в голову пришло? Эта историйка сентиментальна, надуманна и напыщенна. Но, как мы уже говорили, в ней есть своя прелесть, и в литературном мире она наделала бы немало шума».

Но почему же она так живо переживает все это, ведь прошло столько времени? Потому, сообразила она, что человек никогда не забывает полученных оплеух, хотя и надеется, что их скроет пыль времен. Не выдержав, громко прошептала:

— Чем я тогда вообще занимаюсь? Чем, Бетси?

— Зиб, дорогая, — в дверях стояла редактор Кэти Хирн. — Как ты можешь оставаться спокойной? То здание, которое строил твой драгоценный супруг, трещит по всем швам. Это передают по радио, и Джим принес переносной телевизор, а ты тут сидишь и работаешь! Держите меня! Ты что, с ума сошла?

«Кэти,— подумала Зиб,— так и осталась девушкой из провинциального городишка на Среднем Западе. Выросла на кукурузе и очарована большим городом. Она толстая, из-за этого вечно озабочена, хитра как черт, но пытается это скрывать. О сексе имеет примерно такое же понятие, как самка кролика, но тем не менее от нее исходит аромат цветущей девственности».

— А что, вполне возможно, — ответила Зиб.

Кэти уселась на углу стола Зиб.

— У тебя проблемы, дорогуша? — И тут же добавила: — Разумеется, тут замешан мужчина. Как всегда. — Она показала головой. — На этот счет есть свои правила. Если твой муж вдруг входит и застает тебя с другим, то должен сказать: «Ах, пардон! Продолжайте, пожалуйста!» И если вы сможете продолжить, получится французская семья.

«Только представить себе в этой роли Ната. Да ты что? Признайся, — сказала себе Зиб, — ты вышла за деревенщину, за настоящего, порядочного, упрямого, неиспорченного крепкого хозяина и отца семейства».

На мгновенье в ней поднялась ярость, которая вспыхнула и тут же погасла.

— Он что, тебе изменяет? — В голосе Кэти звучало сочувствие.

Зиб покачала головой. Длинные волосы закрыли лицо. Она сердито отбросила их назад.

— Нет, даже не это.

— Тогда я тебе советую, — с умным видом произнесла Кэти, — сходить к одному из этих знахарей, пусть выпишет таблетки или исповедует тебя на диванчике. — Она помолчала, потом недовольно спросила: — Ты, надеюсь, не забеременела или что-нибудь еще в этом роде?

Зиб снова покачала головой. Снова то же сердитое движение, которым она отбросила волосы. Зачем, собственно, она носит такие длинные волосы? Зачем их вообще носят? Потому что это идет? Потому что так велит сегодняшняя мода? Просто смешно.

— Я не беременна. Перестань дурить, Кэти.

— Моя проблема в том, — начала Кэти, — что я в душе мать. Когда была маленькой, я занималась в кружке юных натуралистов. Точно. Думала только о цыплятах, ягнятах и телятах. Просто ночей не спала. Училась готовить, пекла пироги и была совершенно уверена, что в один прекрасный день приедет на белом коне ОН, посадит меня в седло — если, конечно, поднимет,— и мы вместе отправимся в сторону заходящего солнца, построим дом и заведем семью, и тогда наконец я буду спать спокойно. Вместо этого я здесь и раздаю бесплатные советы…

— Беги уже, Кэти.

Но Кэти только покачала головой. Обеими руками отбросила волосы за плечи.

— А тебя оставить тут в прострации? Ни за что. Когда человек слишком долго копается в себе, выясняется, что ему там ничего не нравится, вообще ничего. И вся его жизнь, оказывается, сплошная ошибка, одно недоразумение. Оказывается, все эти годы только тем и занимался, что пытался выяснить, кто он такой — ну знаешь, как это пишут в романах, — и расковыривал все свои болячки, но в конце концов нашел только жалкое скукожившееся «я», запутавшееся в своей ночной сорочке, и ничего больше, но что еще хуже, это жалкое недоразумение над ним еще и посмеивается. — Она замолчала, чтобы перевести дух.

Зиб ответила медленно и серьезно:

— Да, ты права. Еще и посмеивается.

Кэти некоторое время не знала, что сказать.

— Тяжело тебе будет, девонька. Вам, патрицианским типам, и в голову не приходит мысль об ответственности за собственные неудачи. Он…

— Ты так думаешь, Кэти? — Голос был ее, но звучал как совершенно чужой, задавая вопрос, о котором Зиб ни когда не задумывалась. — Да?

— Ну все не так плохо. — Кэти иронически усмехнулась, признавая, что преувеличила.

— Но кое-что в этом есть? — «Неужели Нат думает так же?»

— Знаешь,— ответила Кэти,— эти девичьи проблемы, — она снова улыбнулась, — мы безоговорочно решали только в нашем лагере в Кикапу, у костра после ужина, и тогда главной проблемой было: «Когда начинать носить лифчик?»

— Я ведь тебя о чем-то спросила, Кэти, — сказала Зиб. — Скажи откровенно, что ты обо мне думаешь.

Кэти заколебалась.

— По-моему, ты просто напрашиваешься! — Она помолчала. — Ну ладно. Тогда так: я ходила в школу в сельской местности, куда человек сто привозили на автобусах. Автобус был единственной возможностью добраться туда — нас свозили каждый день с территории в сто пятьдесят квадратных километров. Где училась ты? В пансионе мисс Икс или миссис Игрек? Я училась в колледже, название которого ты никогда в жизни не слышала. А ты? Вассар? Или Смитсоновский колледж? Уэлсли-колледж? Рэдклифф?

Мой отец ходил в ту же школу, что и я, только не окончил ее, потому что был кризис и дед оказался без работы, так что отцу пришлось идти работать куда возьмут, чтобы хоть что-то приносить домой. Твой отец закончил Гарвард? Или, может быть, Йель? Меня бы не удивило, если и вас затронул кризис, да так, что осталась всего одна яхта, не больше. Но ваши-то знали, что это временные неприятности, не более, а для моих наступил конец света. Главная разница между тобой и мной в том, что ты, что бы ни делала, все считаешь правильным, потому что другого и быть не может. А я должна раздумывать и проверять каждый шаг, потому что, сколько себя помню, Хирны всегда оставались с носом, и я, возможно, буду первой, кому удалось прорваться, но, может быть, их гены во мне только ждут момента, чтобы показать свои когти. — Кэти помолчала. — В этом и заключается разница в происхождении и культурном уровне.

— Я не знала, Кэти. Мне это никогда и в голову не приходило.

— Но вот чего я не хочу от тебя слышать, — продолжала Кэти, — так это, что я — бедняжка.

— Не услышишь. — Зиб задумалась. — Ты знаешь Ната. Говоришь, он порядочный человек. Нат…

— Он наконец плюнул тебе в лицо? — Тон Кэти говорил больше, чем слова.