Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

Я прибилась к католической миссии, где меня раз в день кормили горячим и даже подрядили сортировать жертвуемые вещи – одежду, уже ненужную богатым и не очень американцам. Позже священник, по происхождению француз, свел меня с одним парнем, который помог мне устроиться на первую настоящую работу.

Лука… Он был не охотником на тигров, а просто чудесным, самым добрым парнем на моей памяти. Лука, то есть Люк, работал осветителем в одном бродвейском театре, куда и пристроил меня поломойкой, что в моем случае было огромной удачей. Он же стал учить меня английскому и позднее помог избавиться от жуткого акцента, мгновенно выдававшего во мне вчерашнюю эмигрантку из Польши. Мы начали встречаться, хотя сложно назвать это так, ведь мы жили под одной крышей. До этого мне было страшно одиноко, а с ним – уже не так. Думаю, я его даже любила.

Позже Люк узнал мой секрет, часть его. Он выяснил, что я боюсь огней, бликов, блеска – всего, что могло ослепить. Он, будто рыцарь, взялся решать и эту мою проблему. Ранними утрами, когда еще никто даже не репетировал, а Люк проверял провода, я выходила на большую сцену и просто тихонько ходила по ней, пока он одну за другой включал эти световые пушки и они били меня своими лучами. Одна, две, пять, восемь! Я падала и поднималась, билась в истерике, а однажды даже расцарапала ему лицо, забывшись. Но Люк не отступал. Он почему‑то был уверен, что все можно исправить, что меня можно починить, как барахлящий механизм. Чудо, но ему это удалось. Видимо, это потому, что я сама привыкла разделять стимулы, которые могут нести угрозу и которые для меня безвредны.

Люк светил на меня сверху, а я танцевала для него и пела, как не могла уже очень давно. Я пела номера из мюзиклов, что ставили на этой же стене, я кружилась в хореографических партиях главных героинь, а мой Лука светил на меня сверху, точно ангел, прокладывая мне дорогу сквозь мрак.

Во время одного из моих импровизированных выступлений меня заметил режиссер театра. Думаю, это все же вышло случайно, ведь я не желала становиться актрисой. Вернее, это была судьба, которой я для себя не хотела, все еще тая надежду получить образование. Но режиссер настоял, Лука с восторгом поддержал его, и я сдалась. И прошла прослушивания на небольшую роль. Это стало началом новой главы.

Моя карьера взяла стремительный старт, из массовки я легко скакнула к первым ролям. Мой тембр высоко ценился, а мелкие интриги актерской труппы не могли меня пронять. Не с моим… воспитанием. Лука начал ревновать, хоть я и не подавала ему повода, и потом – отчасти это была его идея. И хоть за счет моих гонораров мы смогли позволить себе лучшую жизнь, вскоре она стала невыносимой.

А когда еще один режиссер, уже из Лос-Анджелеса, предложил мне сняться в кино, я не стала противиться – собрала вещи и покинула Большое Яблоко. Уже без Луки.

Голливуд закружил меня в своих вечно юных, вечно пьяных объятиях. Чтобы избавиться от растущего сходства с матерью, я перекрасилась в блондинку. Алкогольная зависимость и наркотики, которыми баловалось все мое новое окружение, по счастью, обошли меня стороной – слишком боялась я потерять над собой контроль, а потом проснуться в луже чьей‑нибудь крови.

Еще одной опасностью оказались мужчины. Настоящие хищники, что увивались за дивами и старлетками. У меня был мимолетный роман с одним таким, поначалу он покорил меня своей смелостью и презрением к общепринятым нормам. Но вскоре его темная сторона стала проступать на поверхность – все же нельзя быть гангстером и оставаться душкой.

Однако в тот момент, когда он наставил на меня дуло пистолета и то сверкнуло масляным бликом, я поняла – он меня не убьет. Он выстрелил. Он промахнулся. А я даже не пошевелилась в своем кресле среди заставленной цветами гримерной.

Карьера в кино пошла несколько не по плану моего агента, хваткого пожилого еврея с огромной многодетной семьей, что сразу меня к нему расположило. Как бы то ни было, петь в кадре мне так и не довелось – на пике популярности были музыкальные комедии, а мой типаж, как мне сказали, был слишком «трагическим». Зато мне повезло работать с талантливейшими режиссерами, снимаясь в триллерах – фильмах, что вызывают в зрителях дрожь острого сопереживания жертве роковых обстоятельств. Они‑то и принесли мне настоящую, хоть и недолгую, славу.

Однажды, во время круиза вдоль Западного побережья, я познакомилась с мужчиной, который больше всего соответствовал моим представлениям об идеальном спутнике. Кристофер старше меня на тринадцать лет, что только добавляет ему стати, а его военный чин в авиации надежно отпугивает навязчивых поклонников. Он умен, внимателен, галантен и не пропустил ни одной моей премьеры. В первое время он порывался дарить мне бриллианты, но мне удалось убедить его, что я не принимаю драгоценных камней не из ложной скромности. Тогда он стал дарить мне жемчуга и яхты.

Мы живем счастливо и не планируем детей, хотя мне уже исполнилось тридцать. По крайней мере, я надеюсь, что и в этом вопросе супруг прислушается к моему мнению и не станет настаивать. Я боюсь детей, вернее, того, что с ними может сделать этот мир, даже больше, чем однажды вновь потерять себя.

К слову, Кристофер еще может быть дома. Поправляю укладку и набрасываю пеньюар, в котором обычно выхожу к завтраку.

Так и есть, Кристофер как раз допивает кофе, прежде чем отправиться на службу. Когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в гладковыбритую щеку, пахнущую роскошным одеколоном, я замечаю, что в его руках нет привычной газеты:

– А разве мальчик еще на завозил утренний выпуск? Или ты, негодяй, спрятал его подальше, чтобы я не увидела разгромных отзывов на последний фильм?

Премьера состоялась неделю назад, но я не слишком переживаю, так как уже подумываю завершать карьеру. На деле я пытаюсь немного разрядить гнетущую атмосферу, в которой мы пребываем уже пятнадцать дней, с того момента, как объявили о вторжении вермахта в Польшу. Муж не слишком вдается в подробности и перспективы этого конфликта, которые он обсуждает со своим начальством, – не хочет меня волновать. Но мне хватает и газет.

– Нет, моя королева. Но если бы там было хоть одно дурное слово о тебе, я бы уже вызвал борзописца на дуэль. – Он целует меня в ответ.

Разумеется, Кристофер шутит – более уравновешенного мужчину только поискать. Возможно, причиной тому шведские корни.

Чернокожая Жустин подает к столу горячие подрумяненные тосты с вишневым джемом – мой любимый завтрак. К счастью, теперь мне хватает привычки и такта не шарахаться от людей с цветом кожи, отличным от моего.

Кристофер допивает кофе и целует меня в макушку, намереваясь уходить. На нем отглаженная форма, а в руках – фуражка, и каждый раз, глядя на него, я испытываю смесь восторга и гордости.

Едва его «Роллс-Ройс» скрывается из виду, как по подъездной дорожке, разбрасывая колесами мелкий гравий и оглушительно пыхтя, катит на велосипеде мальчишка-газетчик. Он неловко оправдывается и вручает газету прямиком мне в руки. Даю ему доллар – от хорошей жизни десятилетки не работают.

Возвращаюсь в столовую и принимаюсь за завтрак, листая свежий, едва ли не теплый выпуск, в точности как мои тосты.

На первой странице репортаж об очередных дебатах, потом возмутительная история страхового мошенничества и громкий