И время ответит… - Евгения Фёдорова

Надо было видеть эти свидания! Китти, вся просветлённая, дрожащими от волнения руками раскутывала одеяльце, внимательно осматривала всё тельце малыша, — не подопрел ли где? Потом принималась целовать тощие ножки, приговаривая: — Радость ты моя, ненаглядная! Mein einzig gluck…

Рудик точно знал, что без Китти ему нечего делать на свете. Он также покорно высасывал свои бутылочки, но почему-то вовсе не прибавлял в весе. Наоборот, — терял его. К концу следующего месяца он был уже настоящим дистрофиком, — кожа да кости. Начался дистрофический понос. Ни витамины, ни соки — не помогали.

Не знаю, сознавала ли Китти своё положение. Изредка она спрашивала: — Когда же мне сделают операцию?.. Ведь мне уже трудно дышать, меня душит…

Её уверяли, что надо ещё подождать, что опухоль для операции еще «не созрела». Верила ли она тому, что ей говорили? Кажется, верила… До самой смерти…

Рудик умер на два дня раньше. Тихонько заснул в своей кроватке, так и не издав ни единой жалобы. Бедной Китти сказали, что сегодня Рудика не принесут, потому что будет обход главного врача… Китти ничего не сказала. Сознание ее уже почти покинуло. Она слабо улыбалась глядя в пространство и лепетала чуть слышно: — Mein gluck!.. Mein Voglein…

До последней минуты мы были с ней, — я и её старая лагерная подруга Гизэль Осиповна.

Гизэль Осиповна

С Гизэль Осиповной я встречалась еще в лагерях. Но тогда мы с ней вместе пробыли очень недолго, — всего две-три недели перед самой войной. А потом нас разбросало по разным этапам и я, до встречи В Боровске, ничего о ней не знала. «Историю» её тоже знала очень мало, — в общих чертах. Была она из немецких коммунистов; нелегально перешла границу Советского Союза ещё в 20-х годах. Сидела, конечно, за «шпионаж».

Теперь, после смерти Китти, у постели которой мы встретились вновь, Гизэль Осиповна стала ежевечерней нашей гостьей, почти членом семьи, и я узнала её историю более подробно.

Гизэль Осиповна родилась в предместье Берлина. Семья была большая и бедная. Отец — сапожник — бился изо всех сил, чтобы поставить детей на ноги, дать им какое-то образование. Гизэль повезло, — она была младшей. Старшие подросли и могли помогать семье. Гизэль поступила в гимназию (или лицей? — не помню). Способности были блестящие и семья гордилась ею.

Но Гизэль вдруг увлеклась политикой. Отец особого восторга, не выказал: — «Ах, Гизэль, — говорил он, — не женское это дело — политика. Ты скоро школу кончишь, дальше учиться пойдешь, мы все тебя поддержим. Из тебя первоклассный врач выйдет! Далась тебе эта политика?!».

Всё напрасно. И уговоры, и запреты. Вихрем завертела подпольная жизнь. Сходки, встречи, кружки, листовки, брошюры, и даже нелегальная переброска оружия… Старшие братья потянулись за младшей сестрой. Вскоре их имена стали появляться в печати. Жить дома для Гизэли стало опасно. И немецкие коммунисты помогли ей нелегально перейти границу в Советский, Союз. Для неё — безопасность. Для Немецкой компартии — какая пропаганда! Живой свидетель, нет, — живой борец за коммунизм. Вот он, смотрите! Мы идем «одним путём», мы с вами. «Пролетарии всех стран — соединяйтесь»!

…Когда Гизэль увидела первого советского пограничника в остроконечном шлеме с пятиконечной звездой на нем, она кинулась к нему, несмотря на окрик — «Стой!»… Она целовала морду лошади, — СОВЕТСКОЙ лошади! И готова, была целовать сапоги СОВЕТСКОГО пограничника…

— О, то было давно… — говорила Гизэль Осиповна. Так давно, что не верится, и было ли?.. Не приснилось ли?..

Потом — годы партийной работы в Москве! Не в подполье, в пропагандистском аппарате ВКП(б). Освоен русский язык. Но работа начинает тяготить. Хотя есть всё: Жизнь в столице. Скромная двухкомнатная квартирка в новом доме. И муж — такой любящий, такой преданный. Тоже, конечно, партиец, тоже из немцев. Уже и сынишка подрастает, осенью в школу пойдет. Способный, смекалистый, весёлый…

Но вот пришёл год 37-ой. Забирают мужа. Арестовывают её — Гизэль!.. — Что за чушь? Что за дичь?.. Все оказываются «предателями»… Муж — «шпион»!.. — Господи, голова кругом идет! Бывают странные сны, но не такие же?.. — А Владик? — что же будет с Владиком? У мужа родных нет, у неё — в Берлине — легко сказать!

На допросе сказали:

— Ничего, Гизэль Осиповна! Всё будет в порядке. Правительство позаботится. Вырастит ваш сын в детдоме, как и тысячи других. Образование получит. Ещё и настоящим коммунистом станет, не таким «фальшивым», как вы, — его подлые родители!..

— Да мы не… — Что? Молчать! В камеру, в подвал её!..

И это было… Это не сон…

И вправду, позаботилось. Отца расстреляли. Мать на десять лет в лагеря упекли. Вовремя спохватились!

История Гизэли Осиповны не была уникальной. Подобных историй за десять своих лагерных лет довелось мне выслушать множество… От коммунистов Германии, Румынии, Венгрии, Польши. Историй, похожих до невероятности. Менялись только годы и страны.

В лагерях её иллюзии и идеалы, как и у других таких иностранцев — энтузиастов, быстро и без остатка развеялись.

Ребёнок её, как было обещано, вырос в «здоровой атмосфере», — в идейно выдержанной, партийной атмосфере, с соответствующими понятиями о чести, преданности родине, родной партии и лично товарищу Сталину.

Гизэли Осиповне повезло — не попала, она ни на Колыму, ни в Ухтпечлаг, а попала В «благополучный» Белбалтлаг. И на общих работах почти не была. Бухгалтеры, а тем более хорошие, в спросе везде, в каждой конторе, на каждом заводе, но и на каждом лагпункте.

И Гизэль Осиповна «кантовалась» относительно «удачно» в бухгалтерии лагеря, получая свою «увеличенную» четырехсотграммовую пайку. Из неё, половину можно было продать. Гизэли хватало. Можно было еще и подработать у жён лагерного начальства — уборкой, стиркой, шитьем. Ведь вечера после работы до отбоя были свободны. И она старалась подработать, прикопить лишнюю копейку на посылочку для Владика. Хоть плитку соевого шоколада, хоть мешочек сушек с маком — что в ларьке найдётся, да ещё то, чем жена начальника угостит за старательную уборку…

От мальчика приходили письма, — всегда краткие, вежливые. Благодарил за посылочки, но всегда добавлял, что кормят здесь хорошо, что он сыт и всем доволен, и в школе учится хорошо…

Эти письма оставляли у неё впечатление, что написаны по шаблону или под диктовку…

Отсидев свои десять лет, Гизэль Осиповна освободилась в 1947-ом и осела в Боровске, как многие бывшие зэ-ка, как и я. Ехать было некуда. Работа нашлась быстро, — бухгалтеры и на Бумкомбинате были очень нужны. И комнатёнку, хоть и маленькую, дали.