Невыносимая легкость бытия. Вальс на прощание. Бессмертие - Милан Кундера
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
21
Ольга, войдя в апартаменты Бертлефа, извинилась:
— Не сердитесь, что врываюсь без предупреждения. Но я так ужасно нервничаю, что не могу оставаться одна. Я правда не помешаю?
В комнате сидели Бертлеф, доктор Шкрета и инспектор, который ответил Ольге:
— Нет, не помешаете. Мы говорим о случившемся уже вполне неофициально.
— Пан инспектор — мой старинный друг, — объяснил Ольге доктор Шкрета.
— Скажите, прошу вас, почему она это сделала? — спросила Ольга.
— Она ссорилась с молодым человеком, с которым встречалась, — сказал инспектор, — а посреди этой размолвки достала что–то из сумки и проглотила. Больше ничего мы не знаем, и боюсь, не узнаем.
— Пан инспектор, — настоятельно сказал Бертлеф, — прошу вас обратить внимание на то, что я сказал вам для протокола. Я провел с Руженой в этой комнате ее последнюю ночь. Это главное, что, возможно, я недостаточно подчеркнул. Ночь была прекрасной, и Ружена чувствовала себя бесконечно счастливой. Эта неприметная девушка как нельзя больше нуждалась в том, чтобы разорвать обруч, которым сковывало ее безучастное и неприветливое окружение, и она сразу же стала ослепительным созданием, полным любви, нежности и великодушия, созданием, каким вы и вообразить ее не могли. Говорю вам: в течение вчерашней ночи я распахнул перед ней дверь в другую жизнь, и именно вчера ей захотелось жить. Однако кто–то следом пересек мне дорогу… — в неожиданной задумчивости сказал Бертлеф и тихо добавил: Верно, в это вмешались силы ада.
— Могущество ада не по зубам криминальной полиции, — сказал инспектор.
Бертлеф, пропустив его иронию мимо ушей, продолжал:
— Самоубийство — полнейшая нелепица, поймите это, прошу вас! Не могла же она убить себя именно тогда, когда наконец почувствовала желание жить! Повторяю вам, я не считаю возможным обвинять ее в самоубийстве.
— Милейший, — сказал инспектор, — в самоубийстве никто не обвиняет ее хотя бы потому, что самоубийство не считается какой–либо виной. Самоубийство вне законов правосудия. Это не наше дело.
— Да, — сказал Бертлеф, — для вас самоубийство не является виной, ибо жизнь для вас не представляет собой ценности. Но я, пан инспектор, не знаю большего греха. Самоубийство — куда больший грех, чем убийство. Убивать можно из мести или корыстолюбия, но и корыстолюбие есть проявление некой извращенной любви к жизни. Самоубийством же мы с издевкой бросаем свою жизнь к ногам Бога. Самоубийство — это плевок, залепленный в лицо Создателя. Говорю вам, я сделаю все, чтобы доказать невиновность девушки. Если вы утверждаете, что она покончила с собой, то объясните почему? Какой мотив вы обнаружили?
— Мотивы самоубийства — всегда тайна, — сказал инспектор, — да и заниматься их поиском не входит в мои обязанности. Не сердитесь на меня за то, что я исполняю сугубо свои обязанности. Их предостаточно, и меня едва хватает на них. Хотя дело еще не закрыто, но могу заранее вам сказать, что никакого убийства я здесь не усматриваю.
— Я восхищаюсь вами, — очень зло сказал Бертлеф, — восхищаюсь вашей готовностью не задумываясь подвести черту под смертью человека.
Ольга заметила, как кровь бросилась в лицо инспектора.
Но он тотчас овладел собой и после небольшой паузы сказал голосом даже слишком любезным:
— Хорошо. Согласен принять ваше предположение, что здесь имело место убийство. Итак, попробуем разобраться, как оно могло быть совершено. В сумке покойной мы обнаружили тюбик с успокоительными таблетками. Можем предположить, что Ружена хотела принять таблетку, чтобы успокоиться, но кто–то успел подложить ей в тюбик другую таблетку, с виду такую же, но содержавшую яд.
— Вы полагаете, что Ружена взяла яд из тюбика с атарактиками?
— Сестра Ружена, разумеется, могла взять яд, который лежал в сумке отдельно, не в тюбике. Так было бы в случае самоубийства. Но если мы предполагаем убийство, то нет иной версии, чем та, что кто–то подложил ей в тюбик яд, который был той же формы, что и ее лекарство.
— Простите, что возражаю вам, — сказал доктор Шкрета, — но вовсе не так просто изготовить из алкалоида таблетку точно такой же формы. Это под силу лишь тому, у кого есть доступ к производству медикаментов. Здесь ни у кого такой возможности нет.
— Вы хотите сказать, что возможность изготовить такую ядовитую таблетку полностью исключена?
— Может, не исключена полностью, но весьма затруднительна.
— Достаточно и того, что это возможно, — сказал инспектор и продолжал. — Подумаем, кто мог быть заинтересован в смерти этой женщины. Она не была богата, стало быть, имущественный интерес отпадает. Следует также исключить мотивы политического или шпионского характера. Остаются лишь причины личного порядка. Кто же наши подозреваемые? Прежде всего, это любовник, который непосредственно перед ее смертью бурно ссорился с ней. Вы полагаете, что яд подложил ей он?
На вопрос инспектора никто не ответил, и он сказал:
— Я так не думаю. Ведь этот парень неустанно боролся за эту девушку. Хотел жениться на ней. Она была беременна от него, и даже если бы она зачала от кого–то другого, главное, он не сомневался в том, что она беременна от него. В ту минуту, когда он узнал, что она хочет избавиться от ребенка, его охватило отчаяние. Но заметьте: Ружена пришла после комиссии по пресечению беременности, а не после аборта! Так что для нашего бедолаги не все еще было потеряно. Плод внутри нее еще жил, и он готов был сделать все, чтобы сохранить его. Абсурдно предполагать, что в эти минуты он дал ей яд, когда только и мечтал о том, чтобы жить с ней и иметь ребенка. К тому же пан доктор объяснил нам, что достать яд в форме обычной таблетки — вещь не простая для обыкновенного человека. Где мог бы приобрести ее этот наивный паренек, у которого нет никаких связей в обществе? Вы могли бы мне это объяснить?
Бертлеф, к которому постоянно обращался инспектор, пожал плечами.
— Обсудим следующих подозреваемых. Трубач из столицы. Какое–то время назад он познакомился здесь
